Через день после ухода из-под Батово войско Девлет-Гирея появилось под Осколом. Оно не пыталось начать штурм, или хотя бы имитировать подготовку к нему. Оно просто стояло ввиду крепости, заставляя воеводу Шуйского непотребно ругаться, биться лбом в стены и царапать ногтями деревянные зубцы башен. Да, в его крепости стояли сто двадцать пушек и постоянно находилась сотня стрельцов. Но остальные три сотни как раз сейчас на своих наделах поднимали пашни! А полсотни витязей поместного ополчения, что вкруг выходили на службу в крепость, никак не могли разогнать осевшие вместе с обозом около тысячи нукеров и очистить дорогу. Теперь, даже если местные бояре захотят собраться в крепости — они рискуют нарваться на татарский заслон и погибнуть по одному.
Пятитысячная армия Девлет-Гирея растеклась, словно привидевшееся кухарке бояр Батовых черное половодье по огромному пространству между Доном, сеймом и истоками Оки, не доходя до Ельца, с его чересчур сильным гарнизоном. Врываясь в не ждущие беды деревни, они вязали молодых баб и их детей, рубили пахарей прямо на пашнях, хватали самые ценные из вещей, разбрасывая и портя все прочее, и торопливо мчались дальше, пока весть о грянувшей беде не успела обогнать летучие отряды.
Татарские тысячи дробились на сотни, а сотни — на полусотни, иногда и на десятки. Малые отряды уже не рисковали штурмовать далекие укрепленные усадьбы, ограничиваясь разграблением деревень и хуторов. Более того, теперь бояре, прослышав о появлении кучки разбойников, садились на коней и вместе с дворней мчались защищать свои вотчины от косоглазых станишников.
Отяжелевшие от добычи, ставшие неповоротливыми, словно обожравшийся возле зарезанного лося волк, ногайские полусотни начинали отползать назад к ставке бея, мечтая теперь только об одном: сохранить награбленное, в целости довезти домой. В то же время боярские отряды, пробираясь от усадьбы к усадьбе и разрастаясь, как снежный ком, стремились туда же. То здесь, то там на темных лесных тропах сталкивались лицом к лицу извечные враги и без колебаний кидались в сечу, складывая свои головы на безвестных тропах. Иногда защищающим обозы татарам удавалось вырубить небольшие дружины — и тогда для родичей и друзей неудачливые витязи навсегда оставались сгинувшими неведомо как и где. Порою свой конец находили в дебрях незваные сюда степняки — и получившие свободу пленники отнюдь не собирались сообщать далеким кочевьям, у какого болота прикопаны кости их сородичей.
Девлет-Гирей простоял напротив Оскола полторы недели, дожидаясь возвращения ушедших в стороны полусотен. И если первые пять дней прошли в тревожном ожидании, то, когда стали подходить первые, тяжело груженные обозы, бей с облегчением вздохнул и заметно оживился. Он даже пытался шутить с вечно хмурым Менги-нукером, но вместо улыбки каждый раз видел холодный, мрачный взгляд и умолкал. Он даже не спрашивал, куда каждое утро уезжает его калги-султан со своими телохранителями.
Алги-мурза тоже не очень понимал, что нужно странному русскому. Вот уже десятое утро они выезжали из ставки бея и отправлялись далеко в леса по одной из подходящих к Осколу троп. Посланец Кароки-мурзы мало интересовался брошенными деревнями, зато заворачивал едва не к каждому полю, каждой пашне, проверяя, что успели сделать местные смерды.
Однако на этот раз, спрыгнув с коня и ковырнув ногой черную борозду, русский заговорил:
— Смотри, свежая. — Он отломил ком земли, поднес к лицу, усмехнулся, отбросил. — Кто-то пахать пытался утром.
— И что из этого, Менги-нукер? — пожал плечами татарин. — Ну, не поймали одного из мужиков. В следующий раз поймаем.
— Нет, ты не понял, — усмехнулся русский. — Это поле кто-то пытался вспахать сегодня утром. Вспахать, несмотря на то, что здесь мы, татары. Что его могут поймать и уволочь на аркане в гребцы на султанские галеры. И все-таки рискнул. Время ушло, Алги-мурза, время. Он увидел, что не успевает посеяться в срок, и начал паниковать. Знает, что на зиму без хлеба останется. Хорошо! Кажется, этим годом русские наконец-то узнают, что значит недоедание.
— Мурза, путники на дороге.
Все одновременно повернули головы и увидели, как в указанном Гумером направлении за кустарником, еще не успевшим обрасти листьями, а потому по-зимнему прозрачным, мелькают три тени.
— Наши по трое не ездят, — понизил голос Алги-мурза, и глаза его блеснули алчностью. Он сделал указующий жест десятку своих воинов, и те двинулись наперерез. Когда до кустарника оставалось меньше сотни шагов, смысл таиться пропал, и татары, громко гикая, перешли в галоп, представляя себе страх смердов, неожиданно оказавшихся на пути степного отряда.
Неведомые всадники и вправду пустили коней вскачь, но не отворачивая в сторону, а торопясь к повороту тропы. Несколько мгновений скачки, и на поляну вырвались сразу трое бояр в полном вооружении: в доспехе, с рогатинами, щитами и саблями на поясах.
— Ур-ра! — заорали русские, опуская копья, и ринулись навстречу врагам.
— Едри твою мать! — издал незнакомый клич Менги-нукер, выхватил из ножен меч и кинулся в общую свалку, оставив Алги-мурзу гарцевать одного.
В первой же сшибке бояре напороли на рогатины по одному ногайцу, но крайний, еще безбородый юнец, сам при этом не удержался в седле, рухнул наземь, и его не дав подняться, тут же затоптали копытами. Впрочем, одного из топтавших достал другой воин, чиркнув ему кончиком сабли по загривку — по шее моментально хлынула кровь, — после чего начал азартно рубиться с Гумером, в первые же мгновения успев изрядно посечь десятнику халат. Третий русский вместо сабли схватился за топор, щитом откинул саблю ближнего воина, вогнал остро отточенный кусок железа ему под вскинутую руку, парировал удар соседа и тут же ткнул ему в лицо тупым концом рукояти.
В этот миг на него и налетел Менги-нукер, попытавшись с ходу раскроить боярина мечом пополам. Тот отклонился, пропустив рыцарский меч по нагрудным пластинам, метнул топор вперед. Послышался гулкий удар, из-за спины посланника Кароки-мурзы мелькнуло копье и пробило боярину плечо. Менги-нукер одновременно качнулся вперед и снизу вверх, вдоль груди в подбородок, сильным ударом вогнал меч последнему живому боярину, уже расправляющемуся с третьим нукером, глубоко в голову.
Сеча закончилась — действуя вонзившимся в плечо копьем как рычагом, раненого витязя свалили на землю и долго, сладострастно топтали, мстя за пережитые мгновения ужаса. Потом перевязали раненых — Гумера с двумя глубокими порезами и Гуззата со сломанным носом и несколькими выбитыми зубами; привязали пятерых убитых к седлам. Забрали трофеи — шесть боевых коней со всем снаряжением.
— Ты на себя когда-нибудь смотришь, Менги-нукер? — подъехал ближе Алги-мурза.
Тирц опустил глаза вниз, усмехнулся и выдернул засевший в кирасе топор. Потом засунул указательный палец в сквозную пробоину, пощупал кожаный поддоспешник с глубоким порезом. Получалось, что спасла его не кираса, и не поддоспешник, а пустой про межуток между кирасой и торсом — топор до ребер просто немного не достал.
Когда русский и изрядно поредевший отряд его телохранителей вернулся в ставку, Девлет-Гирей даже поднялся со своей любимой подушечки, чтобы поближе рассмотреть красноречивую пробоину на кирасе посланника султана.