Бомбили метров со ста. Эскадрилья вообще вся летала, прижимаясь к земле. Точность укладки бомб была высочайшей. На моих глазах 250-килограммовую чушку уложили в центр дворика. Отвернули. Глухой удар. Облет. Дом слегка покосился, дувал как стоял, так и стоит. Во дворе идеально круглая воронка, похожая на пруд, со свежей землей по брустверу. И по краю этого «пруда», по кругу, бегает обезумевший ишак.
Сырая, местами болотистая почва часто принимает в себя бомбы достаточно глубоко. Немало «ФАБов» не взрывалось. Говорят, афганцы потом выплавляли из них ВВ. Может быть. Корпус авиабомбы, подвешенный к дереву, я видел всего один раз. Но он не был закопчен. Да и зачем было афганцам рисковать? У моджахедов хватало боеприпасов и оружия. У них не было боевой авиации. Тогда бы дело развернулось по-другому. И можно было бы сказать: «Я был на настоящей войне». Об этом могут сказать американцы. У социалистического Вьетнама была авиация (советская, разумеется). Пусть даже не столь многочисленная и многоцелевая, как у американцев. Но была.
Признаюсь: участвовал в борьбе с партизанами на их родной земле. При этом был лучше вооружен. Не имел определенных знаков различия (даже ручкой шариковой звездочки не рисовал, поскольку чаще надевал куртку, сделанную из пятнистого саперного комбинезона), получал больше, чем мой коллега в метрополии, не имел при себе документов, удостоверяющих законность пребывания в чужой стране, и т. д.
Наемник – вот как это называется.
Офицерский корпус Ограниченного контингента советских войск в Афганистане обладал рядом признаков военного наемничества.
А как вы еще хотите вести дела на Востоке?
Кстати, когда запахло жареным (и Международным судом в Гааге), то и втихую раскапывали места самочинных расстрелов, уничтожая останки, и усиленно собирали свидетельства о добром отношении к населению – строительстве дорог, школ и мечетей!).
Комедия! Лучших грунтовых дорог, пока мы их не изорвали гусеницами танков, чем в Афгане, я не видел. Они жили чисто, красиво и правильно.
По-своему.
А мы выплескивали нашу злость и страх.
Сублимация, мать ее!
Очень хотелось разъе... своих мудозвонов, а они умело направляли потоки народной злости...
Больше месяца, день за днем, по утрам, рано, часов в шесть, пока не пригрело солнце, я садился в вертолет. Вылетов было по два, а то и по три. Кислица будил меня ни свет ни заря. Он приходил с полотенцем и «мыльно-рыльными» принадлежностями. Воды в эскадрилье часто не было. А у меня на сосне висел умывальник с теплой водой. Бойцы грели по утрам. В эскадрилье и воды не бывало по утрам.
Как-то я обратил внимание на маркировку бомб. Оказалось, что часть боеприпасов маркирована еще 1947 годом. А вот в 1988 году в Кабуле я уже видел только выпуск 80-х годов. «Освежили» запасы?
Все эти полеты, в радиусе 200—300 км, слились в один. Так, выхватывает память куски. Но они неинтересны для описания. Вот запомнилось, как пришел в эскадрилью новый командир – полковник (или тогда еще подполковник) Зельняков. Худой, жилистый, с глубокими, мутными глазами. Он не захотел ночевать в части, которую принимал. Тут были свои нюансы. И Кислица привел его на постой в редакцию. Я отнесся к Евгению Ивановичу с должным уважением. Впрочем, он его внушал одним даже видом. Это был – боец. Воин. Природный. Я знал, Зельняков до прибытия в Кундуз был летчиком-инспектором в 40-й армии. А тут – отдельная эскадрилья? Но к чему мне вникать? Зельняков переночевал у меня два или три раза. А потом взял бразды правления в ОВЭ. Кличку ему дали суровую – Череп. Вскоре Зельнякову присвоили звание Героя Советского Союза. И вот, как рассказывал Кислица, после поздравлений он выступил с такой речью перед офицерами и прапорщиками: «Я требовал от вас немало по службе. Теперь хер у меня стал толще и е..ть я вас буду больше». Верить или не верить, но так, правда, со смехом, пересказал Кислица. При Зельнякове Кундузская ОВЭ стала образцовой частью.
В один из вылетов, может быть, крайний (я стал морально уставать от ранних подъемов, да и другие обязанности никто не снимал), с Зельняковым произошло вот что. Его «двадцатьчетверка», я это хорошо видел, поскольку Кислица шел ведомым, резко пошла вниз, странно покачиваясь. Ох, не место было для посадок! Внизу – шоссе, кишлачок по обеим сторонам дороги, рощицы, кусты. А еще за кишлаком горит «труба». Потому и вылетели, что в очередной раз поступил доклад о диверсии на трубопроводе. По нему из Хайратона качали керосин, соляру и прочие ГСМ для 40-й армии.
Вертолет командира плюхнулся на шоссе. Кислица что-то орал, дублируя доклады, а потом приземлился позади командирской машины. Вторая пара стала кружить над нами, обстреливая местность на всякий случай. А какой тут случай? Бери и бей из любой мазанки. Беззащитен вертолет на земле.
Техник выскочил с автоматом, залег у обочины. Я поступил так же. Изобразил прикрытие справа. В воздухе летали какие-то цветные тряпки, планировали джинсы. Мы сели чуть ли не на голову придорожному торговцу. Бедный дуканщик телом закрыл остатки товара, разметаемого струями воздуха. Движки не отключали ни Зельняков, ни Кислица.
Через двадцать минут на шоссе, впереди вертолета командира, сел еще один «Ми-24». Оттуда высыпали техники с чемоданчиками и трубками. А Кислица подал мне знак вернуться в салон. Мы поднялись и резко ушли в сторону Пянджа. Через минуты три сели на примитивной площадке: пыльный пятачок, обозначенный кляксами извести и галькой. К вертолету бежали человек восемь в пятнистых комбинезонах. Быстро погрузились и вновь на шоссе. Я успел заметить, что в ту сторону, откуда мы прилетели на полной скорости, пошли два бронетранспортера с какой-то непривычно свежей, пятнистой окраской.
Бойцы в салоне молчали, видно, был народ организованный. Славяне. В отвороте комбинезона у одного из них я вдруг увидел край малинового (!) погона. Внутренние войска? Откуда? Мы же речку не пересекали! Я приблизил губы к уху бойца: «Откуда ВВ? Вы из Союза?»
Но тот сделал непонимающее лицо и промолчал. Да и я больше не спрашивал. В Афгане немало чудес было. Бойцы после приземления быстро рассыпались вокруг вертолета Зельнякова. А Кислице, видимо, поступила команда прикрывать с воздуха. Там уже и так была целая «карусель». А у Зельнякова в машине перебило какой-то важный узел гидропривода. Но все обошлось. Техники ликвидировали повреждение. От души отлегло, поскольку на шоссе выскочили те самые бронетранспортеры. Кислица, повернувшись на секунду ко мне, поднял большой палец. Мы возвращались в Кундуз. Высота была небольшой, и я отчетливо видел, как возле одного из бронетранспортеров стоял офицер в фуражке с зеленым верхом. Бред какой-то! То погоны малиновые, то фуражки зеленые. Но действительность оказалась куда фантастичней. Вскоре я познакомился с советскими пограничниками в Афганистане.
Разные разности. Военно-афганские, разумеется. Вот, к примеру, тара от боеприпасов. Это была своеобразная «валюта».