Вот так. Можно много и упорно «ходить на войну», но и там каждый должен заниматься своим делом.
Что-то я оттягиваю с этим гепатитом. Видно, не хочется вспоминать. Но надо. Авось кому в очередной авантюре пригодится. Ведь ничего не изменится.
Добравшись домой к вечеру, я застал в палатке очень приятную компанию. «Кобальт» кишимский в основном составе. Сашка – таджик, Иван – опер, Сергей – сержант. Ребята сидели красиво: водка, вареное мясо. Тут же были и оба «немца». Климов уже сидел багровый, что-то объясняя.
Я был голоден. С порога – за стол. Стакан водки. И я выпил ее, как воду. Странно, я не почувствовал вкуса и крепости водки. Ну, ладно. Кусок вареного мяса. Мне показалось, что я жую промокашку. Что за черт? Поговорили, я выпил еще граммов сто пятьдесят. Закурили. И тут захлестнула тошнотная волна. Какая? А вот какая. В 1970 году, под Красноводском, мне доводилось вытаскивать обгоревшие трупы, пролежавшие вдобавок на солнце дня три. Вот этот запах возник в ноздрях. Я потом жареного мяса неделю видеть не мог. И рядом стоять, если что жарилось, все эти «дембеля» вспоминались.
Но тут все стало понятно... Желтуха. Первый признак – отвращение к табаку. Для вот таких вот мудаков, как я, – первый. Для нормальных людей есть много других, более ранних.
Когда гости улеглись, я отозвал в сторонку Махно и сказал: «Игорь, оформи мои документы на отъезд. Утром пойду сдаваться. Желтуха».
Утром – глаза бы мои янтарные не смотрели в зеркало! А так – ничего. Легкая слабость. Вроде и мышцы на месте, а шатает. Я собрал свой чемоданчик. Рубашку, блокнот, мелочь всякую... И поплелся на другой конец взлетной полосы, в медсанбат.
В 1980—1983 годах с «желтушниками» поступали так: их собирали партиями (солдат) и отправляли в Среднеазиатские республики Союза, в инфекционные отделения военных госпиталей. Команде такой прилагался офицер или прапорщик, в загранпаспорт которого вписывали следующее: «С ним следует сорок (или сколько там) человек». (Лечить гепатит на месте (!) ухитрились в более поздние годы, понастроив инфекционных отделений при медсанбатах. Проще – «холерных бараков».)
После излечения (тридцать-сорок дней) офицеру полагался реабилитационный отпуск в полмесяца в санатории, опять же в азиатчине. Иссык-Куль, еще что-то. Солдату полагался отпуск при медицинском учреждении в реабилитационном отделении, с порядками дисциплинарного батальона. Это правильно, во-первых, куда солдата ни целуй – у него кругом ж... Во-вторых, дисциплина – лучшее средство от непокорности, рождаемой нищетой. В-третьих, солдат пришел и ушел... И стал лицом гражданским – антагонистом армии. А что прикажете делать тыловикам с такой массой одуревших от Афгана и гепатита молодых людей, научившихся решать мно-о-огие вопросы силой оружия? Что делать невоевавшим «отцам» с детьми-«фронтовиками»?
В медсанбате, сонном и пыльном, меня встретил Кузнецов. Поцокал языком, пощупал живот. Через полчаса я уже лежал на койке в большой палатке с завернутыми для прохлады стенками, в конце взлетно-посадочной полосы. Это надо описать в цветах и красках.
Поскольку своего инфекционного отделения в медсанбате в ту пору не было, а разводить заразу опасно, то в конце полосы поставили две палатки, где к очередному самолету или вертолету собрали болящих: гепатит, тиф и пр. «невыясненной этиологии». Ничего, в Союзе выяснят! Палатки стояли среди кустиков верблюжьей колючки. К этому «чумному городку» медики подходили редко. А с вертолетом – это как повезет. Мне не повезло... Вроде с утра была классная погода – солнце сияло, тишина, небо блекло-голубое. А часам к одиннадцати пошел «афганец». Да нешуточный. Пыльная буря надвигалась медленно, но мощно, охватывая Кундуз полукольцом с юго-востока.
В палатке нас было трое. Жара, перепад давления сделали свое дело – мы лежали на койках, хватая воздух. Гепатит был у всех троих в той самой желтой стадии, когда отказывают все системы жизнеобеспечения, отравленные собственным дерьмом – билирубином, когда печень гонит в кровь то, что ей положено задерживать. А сколько над бедным непарным органом издеваться? Водку (приступ тошноты) заедать куском жирного жареного мяса (еще волна рвоты) и курить, курить, мать ее в печенки!
Посреди палатки стоял армейский термос с водой и кружка, одна на всех. И все.
– Подохнем ведь, – задумчиво сказал усатый прапорщик с рысьими, нет, с «одуванчиковыми» глазами. – Дня два вертолета не будет?
Он угадал. Борт пришел на третий день. Все это время, занесенные пылью, мы погружались в бред и тьму, иногда выплывая в реальный мир. Дотягивались, сползая с коек, до кружки. Пили теплую, железом пахнущую воду. Какой-то зачмуренный солдатик приносил еду. Перловую кашу с кусками свиного сала. Один ее вид вызывал смертную тоску. В конце концов прапор грозно сказал, что если не принесут хотя бы банку соку, то он ухайдакает бойца. Тот исчез и больше не появлялся. Сок принес Махно, вместе с загранпаспортом. Я его в палатку не пустил. Вот была бы «хохма», если бы оба еще слегли.
Впрочем, мудр человеческий организм – в отупении, в бессознании течет время, а ты его не ощущаешь. Так мы и пребываем в желтушной нирване. Знаете, что это такое? Это когда ты чувствуешь, что тебе конец, а на душе спокойно и даже легко...
«Афганец» висел сутки. А потом еще сутки не было борта для «желтушников». А нам уже было все равно. Есть-пить не хотелось. Курить – упаси боже! А без этого какая жизнь. Вот ее прямо здесь «За нашу советскую Родину» и можно отдать. Прапора в минуты просветления интересовало, не влияет ли гепатит на половую потенцию? Я его утешил. Призвав на память эрудицию, сказал, что организм от этой болезни омолаживается. Как от родов у пожилой женщины. Похоже, прапор поверил.
Интересно, за гранью тридцати лет многих моих знакомых одолевали какие-то мне недоступные сомнения. Здоровый, как бык, земляк-прапорщик женился на девчонке, ну, по дагестанским обычаям, и встревожился: а на сколько его теперь хватит. Да до самой смерти, ишак карабахский! Так он еще решил две мощные складки убрать на лице, у него такие щеки были. Я, говорит, пластическую операцию сделаю, вот чеков накоплю и подтяну кожу. Татарин один, уже попозже, к моей девчонке приставал: расскажи, мол, как с тем, кому за тридцать?
Но больше всего рассмешила Танька-корректорша из Белой Церкви. У нее парень объявился возрастом за тридцать, так ее, видите ли, обеспокоило, а могут ли старые такие. Красивая была молодица! Только и сказал ей: не вводи в грех, Татьяна!
Борт пришел. Мы нашли силы встать, одеться. Прапор отказался от носилок. Но все одно в Кокайты его вынесли на руках и срочно отправили в медчасть к летчикам. Больше я его не видел.
В Кокайты, военном аэродроме на границе, ряды штурмовиков – «сушки». И сучки – из узбекской таможни. Одни Афган бомбят, да толку мало, другие, гораздо успешней, «бомбят» «афганцев»-интернационалистов. Нехорошая слава была у этой, как плесень, неожиданно развившейся таможни. Тут же и пограничники появились. Мордатые, как на подбор, два прапорщика и холеный капитан, оба в необъятных сине-зеленых фуражках. У солдат какие-то безделушки изъяли, презервативы в ярких упаковках, кусок ткани или платок и (развернули – потрясли – вот контрабанда!) душманскую «хоругвь» – что-то вроде вышитого лозунга с именем Аллаха и скрещенными саблями. Впрочем, не очень ковырялись. Только ли с желтухой едут эти клиенты? Да и не «дембеля» – много не возьмешь. У солдат билеты военные вскользь проверили. Дошла очередь до меня как старшего команды.