Небывалое дело – тираж газеты Туркестанского военного округа «Фрунзевец» в восьмидесятые годы достигал порой 150 тысяч экземпляров! Ее ответственный редактор, полковник Туловский, при всяком удобном случае подчеркивал: «Нас читают в трех республиках и за рубежом». Разумеется, шеф имел в виду Узбекистан, Таджикистан, Туркмению и Афганистан, где дислоцировались войска ТуркВО. Справедливости ради следует уточнить, что в самом Афганистане армейской газеты не было. Ее штаты, в начале ввода войск, поглотил «Фрунзевец» и удерживал надежно до окончания афганской эпопеи. И правильно! Если в окружной газете за девять лет не было упомянуто ни одного случая ранения или гибели советского военнослужащего в боевой обстановке, то что взять с армейской? Там «свобода слова» сужалась до размеров мышиного глаза. Военные цензоры «Фрунзевца» и сами страдали от засилья. Один, натура артистическая, дошел до исправительно-трудовой колонии, снимая стрессы валютными операциями в афганских командировках, второй, полковник богатырской силы и великого добродушия, беспробудно пил. Фокус же заключался в том, что за нарушение требований цензуры карали, и очень жестоко, не военных цензоров, а ответственного редактора газеты.
Корреспонденты изощрялись, как могли. Безусловно смелые люди, они, участвуя в боевых действиях в Афганистане, потом описывали увиденное как войсковые учения, опыт Великой Отечественной и Гражданской войны, поскольку восточный колорит спрятать было трудно, а последние боевые действия в Туркестане относились к тридцатым годам. Кто-то ухитрился изложить бой с моджахедами в рамках кошмарного сна. Один раз проскочило. «Эзоповщина» процветала: погибших в бою называли «временно выбывшими из строя», моджахедов – «условным противником», сбитый вертолет «совершал вынужденную посадку по плану учения». Упоминание о присутствии ВДВ в Афганистане было запрещено. Полосатые майки – гордость крылатой пехоты – на фотографиях замазывались густой смесью белой гуаши и черной туши. Представляете, что говорил десантник, узревший такой снимок? И о газете с ее корреспондентами в том числе.
И все же «Фрунзевец» делал свое дело. Хоть эхом, хоть тенью, но давал знать о том, что в Афганистане идет война. Тактика выживания в горах и пустынях, толковые приемы стрельбы, метания гранат, вождения – именно афганский опыт, пусть и замаскированный, публиковался регулярно. Много это или мало, если даже в исторических формулярах отдельных дивизий под грифом «секретно» участие в боевых действиях на территории Афганистана не отражалось. И жатва смерти не обошла «Фрунзевец» стороной: осенью 1986 года в виду расположения батальона у Бараки-и-Барак сгорел в рухнувшем вертолете «МИ-8» военный корреспондент подполковник Валерий Глезденев. Пилоты, кстати, успели выпрыгнуть и выжить. У них по парашюту под задницей, а у корреспондента и борттехника – один на двоих. Да надень его в падающей машине! А кто там виной – «духи» или движки – это детали. Офицеры погибли при выполнении служебных обязанностей, выполняя боевую задачу. Среди двух обугленных «бревнышек» Валеру отличили по медным пряжкам от портупеи. Летчики пехотной упряжи не носили. Но, между прочим, за командировки в Афганистан чуть ли не дрались корреспонденты, используя любую возможность слетать за речку.
А в целом жилось сытно и свободно: только сдавай ежемесячно положенные две с половиной тысячи «газетных строк» да мотайся по командировкам в дальние гарнизоны и учебные центры. В горно-пустынную местность, где в «потемкинских деревнях», слепленных из глины, учили воевать. И там было все понятно: «Афганистан – страна чудес, пошел в кишлак и там исчез». А вот в самом Афганистане все получалось наоборот. За дувалом – никого, саманные хибары – пусты, а вышел на дорогу – «получи, фашист, гранату», а чаще в «зеленке» из отечественного «РПГ» или «ПК». Не хотели моджахеды воевать по правилам, точь-в-точь как белорусские партизаны. Что называется, «мочили в сортире», по более позднему определению известного политического деятеля.
Астманова вначале определили в отдел боевой и физической подготовки, памятуя, что в начале восьмидесятых он регулярно снабжал газету зарисовками, очерками и фотографиями с «полевых выходов», читай «боевых». За афганские фотографии, кстати, его кляли художники-ретушеры, поскольку на них солдаты красовались в майках, с расстегнутой верхней пуговицей, в шлемофонах набекрень и драных танковых комбинезонах, а про офицеров и говорить нечего. Ну, все как в жизни было, старые фотоаппараты врали меньше пишущих машинок. В глазах и лицах на этих фото не чувствовался дух романтики. Сонные, напряженные, равнодушные, усталые, сощуренные – всякие. Только вот героического задора не было. «Ты нам фотографии не присылай, они – любительские. А нам нужны – газетные», – таков был приговор.
«Боевиками» командовал тучный подполковник, запомнившийся Астманову тем, что в одном из очерков весьма красочно описал, как он упал в расщелину, застрял в ней и переживал, что «отряд не заметил потери бойца». Астманов представил себе это сдобное тело на горной тропе и искренне пожелал подполковнику в такие места больше не соваться. Есть же, скажем, ограничения по весу для прыжков с парашютом. Вот и горы тоже… Мудрые замечания подчиненного начальнику привели к тому, что Астманова перевели в секретариат. И хорошо: стать настоящим газетчиком можно, только пройдя это чистилище.
Командировки, дежурства, ночные бдения во время пленумов, съездов, речей и смертей генеральных секретарей, непрестанная война с цензурой и наборным цехом – все слилось в одно: службу. Разумеется, Астманова не оставляла мысль оказаться поближе к точке, определенной известными ему координатами. И все бы хорошо, да вот находилась эта точка на Памире, и не где-нибудь, а выходило так, что рядом с Усойским завалом, за которым простиралось высокогорное озеро Сарез. Это была суровая погранзона, с учетом развития событий в Афганистане. Ближайшая же воинская часть, где Астманов мог относительно законно оказаться в пограничной зоне, стояла на перевале Хабуробад и была от Сареза километрах в трехстах по прямой. Связываться с «зелеными фуражками», памятуя их принадлежность к КГБ, Астманову не хотелось. И все же он рискнул.
Командировка была выписана в Душанбе, где пережила свою историю горно-вьючная отдельная рота. Редкие и по тем-то временам эмблемы носил ее личный состав – подковы с перекрещенными саблями. К военному реликту были добавлены городской военкомат и отдельная радиолокационная рота на перевале Хабуробад. Оттуда Астманов намеревался попутным транспортом попасть в Хорог. А вот дальше план не прописывался, и он решил, что осмотрится на местности, в столице Горного Бадахшана. Вплоть до Хабуробада все шло отлично, но, едва на попутном грузовике с картошкой Астманов спустился в Калай-Хумб, случилось то, что должно было случиться. Водитель, вертлявый памирец, болтавший всю дорогу о красотах Бадахшана, остановил машину у пограничного КПП при въезде в городок, прилепившийся на дне гигантского каменного кувшина. Ночь Астманов провел в этой ловушке, оценив гостеприимство пограничников и их любознательность. На следующий день он побывал в Хороге, в погранкомендатуре, где оставил еще одно письменное объяснение, и его сопроводили в местный аэропорт на «АН-24», вылетающий в Душанбе. Самым захватывающим воспоминанием остались взлет над обрывом с кипящей рекой и лавирование самолета среди набегающих скал. В редакции Астманова ждали «телега», определившая его вояж как злостное нарушение режима погранзоны, укоры редактора и… капитан Самко. Прошлое воскресло, как только Астманов приблизился к цели, и не в самом приятном обличье. Тем не менее офицеры дружески обнялись.