Грегор склонил голову набок.
— Потому что мы пришли из Сталинграда, — негромко произнес он.
— Ну… ладно же! Упорствуйте в своей лжи! Мы разоблачим вас по ходу дела… Где сражалась ваша дивизия, в Сталинграде?
— В какую армию входила Шестнадцатая танковая дивизия?
— Какие русские части противостояли вам?
— Кто командовал ими?
— Назовите еще раз фамилию своего командира!
Вопросы сыпались на нас один за другом; переводчица переводила их подполковнику; обоих, как будто, все больше смущала точность наших ответов.
— Это невозможно! — закричала, наконец, переводчица и, к моему тайному удовольствию, хлестнула плеткой Грегора. — Как вы могли дойти сюда от Сталинграда? Войска НКВД арестовали всех нацистских свиней, которым удалось прорваться через наши позиции! Удрать не смог ни один! Как у вас это получилось?
— Мы входили в боевую группу, возглавляемую генералом СС, — терпеливо объяснил Грегор в девятый или десятый раз.
Подполковник яростно зарычал и потянулся за бутылкой водки. Я прекрасно понимал его недовольство. Если мы с Грегором в самом деле пришли из Сталинграда, значит, многие офицеры — может быть, что и он сам — оказались в очень неприятном положении. Когда в Москве узнают о неэффективности, которая позволила группе немецких солдат проскользнуть сквозь их сеть, начнется серьезная проверка — и в результате перетряска с немедленными отправками на фронт.
— Что случилось с другими? — угрюмо спросила переводчица.
— Остались только мы двое, — ответил Грегор. И указал на окна. — Остальные где-то там, в степи. Когда снег растает, вы их быстро найдете.
— То есть они умерли?
— Да.
— Как? Где?
— На Дону, на Чире… — Грегор пожал плечами. — У нас кончилась еда, у нас не было ни зимнего обмундирования, ни медикаментов. Люди заболевали тифом и дизентерией. Кое-кто обморозился.
Казалось, ответ удовлетворил переводчицу.
— Само собой, вы не могли надеяться пережить русскую зиму, — презрительно сказала она. — Вам следовало остаться в Сталинграде с остальными вашими войсками. Проделали громадный путь и совершенно напрасно.
— Ничего, — сказал я, рискуя получить еще удар по лицу. — Нам он понравился.
Переводчица одарила меня отталкивающей улыбкой.
— Все хорошее приходит к концу. Теперь вы под арестом и считаетесь преступниками. Вы перешли нашу границу с намерением убивать, и за это вас могут поставить к стенке. Даже если избежите высшей меры наказания, получите не меньше двадцати пяти лет каторжных работ [104] .
Они заставили нас расписаться в документе, гласящем, что мы напали на Советский Союз. Будучи в форме немецких солдат, мы никак не могли отрицать этого. Завтра, сообщила нам капитан, нас сфотографируют и снимут отпечатки пальцев. Потом мы будем официально признаны преступниками.
— Приятно думать, что у нас появится какой-то статус, — сказал я Грегору.
Грегор не ответил. Казалось, он временно потерял всякий интерес к жизни.
Нас вывели наружу и усадили на заднее сиденье американского джипа [105] . Рядом с водителем сел старый сержант. Охранял нас ефрейтор с автоматом на коленях и с сигаретой во рту.
Мы не сомневались, что наша судьба решится до исхода ночи, не сомневались и в том, что нас расстреляют. Наше преступление заключалось не столько в том, что мы вторглись в Россию, сколько в том, что вырвались из Сталинграда, хотя «Правда» уже заявила, что это невозможно. Если такая весть просочится, Сталин потеряет лицо, а это было бы совершенно непростительно.
Колющий ветер хлестал нам в лица, продувал нашу тонкую одежду. Сидеть в открытом джипе было еще холоднее, чем идти по степи. Трое русских были в меховых шапках и сапогах, в толстых шинелях, а мы с Грегором мерзли. В конце концов, если немецкая армия не могла снабдить своих солдат подходящим обмундированием, чего ради беспокоиться об этом русским? Тем более что мы были уже обречены.
Мы ехали несколько часов по шоссе Москва — Орел — Харьков. Все молчали. Старый сержант втянул голову в плечи и закрыл глаза; ефрейтор продолжал курить; Грегор безразлично смотрел в пустоту глубоко посаженными глазами. На севере по горизонту проносились красные полосы, слышался далекий грохот артиллерии. Я толкнул Грегора.
— Фронт, — сказал я.
— Ну и что? — ответил он, едва разжав губы.
Перед рассветом мы свернули с шоссе на извилистую, узкую проселочную дорогу. Старый сержант храпел на переднем сиденье. Ефрейтор свесил голову на грудь, челюсть его отвисла. Даже я был в полудреме, несмотря на холод. Внезапно Грегор ткнул меня в бок. Я вскинул голову, он прижал палец к губам и скосил глаза на спящего ефрейтора. Я посмотрел в ту сторону. Он уже не держал автомата, хотя ремень был переброшен через плечо. Машина подскочила на ухабе, рука ефрейтора сползла с колен и повисла, автомат соскользнул. Грегор подался вперед и поймал его. Ефрейтор во сне облизнул губы и принял более удобное положение. Мы ехали вдоль лесной опушки. Грегор взял автомат под руку и бесшумно спустил предохранитель. Мы переглянулись и кивнули друг другу.
Я выскочил в ту же секунду, когда Грегор открыл огонь. Упал в глубокий сугроб, выбрался и увидел, что машина врезалась в дерево и сложилась гармошкой. Грегор побежал ко мне, держа автомат над головой.
— Давай сматываться!
— Постой, — сказал я. — Почему бы не забрать их шапки?
Мы пошли к машине. Все трое русских были мертвы. Я взял две шапки, мы надели их и опустили уши.
— Нас определенно убьют, если поймают в таком виде, — сказал Грегор.
— Нас все равно собирались убить, забыл?
Я снял с двух трупов шинели и протянул одну Грегору.
— Держи! Может, они сослужат нам службу. Во всяком случае, мы похожи на русских… Если с нами никто не заговорит, есть возможность скрыться.
— Это риск, — простонал Грегор. — Нас расстреляют как шпионов.
Мы шли по лесу через густой кустарник. Шипы цеплялись за ноги, рвали шинели, впивались нам в тело. Нависавшие ветви до крови исцарапали лица. Выйдя на поляну, мы пустились, как олени, к укрытию среди деревьев, к цепляющемуся шиповнику, и бежали на подгибающихся ногах, тяжело дыша, пока не выбежали из леса на знакомый заснеженный простор. Бросились в снег, чтобы отдышаться. Я стоял на четвереньках, будто животное. В груди ощущались спазмы, глаза снова начали болеть. Драгоценные очки у меня отняли власовцы.