Пауль Билерт презрительно фыркнул, когда адмирал снисходительно взглянул на него. Адмирал задрожал бы как осиновый лист, если б мог прочесть мысли штандартенфюрера СС Пауля Билерта. «Погоди же, фат! Когда победа будет наконец одержана, побрякушки на твоей шее превратятся в ничто, едва твоя тупая башка свалится в корзину».
Красавчик Пауль ненавидел высшие классы, офицеров и юнкеров. Эту ненависть он проявил в полной мере, когда после покушения 20 июля стал подчиняться непосредственно начальнику Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру.
Куропатку Билерт ел молча. Жадно глодал косточки, не смущаясь тем, что другие гости смотрят на него со снисходительными улыбками. Косточки хрустели под его крепкими зубами. Время от времени он выплевывал обломки, открывал рот и ковырял в зубах вилкой. Однажды негромко рыгнул.
Проходивший мимо штатский господин с дамой приветствовал его робко, почти униженно. Пауль Билерт небрежно кивнул в ответ, не вынув изо рта ножку куропатки, которую держал обеими руками. Когда они отошли на безопасное расстояние, штатский прошептал даме:
— Высокий гестаповский чин! Один Бог знает, что привело его сюда!
Вошел партийный функционер в мундире фекально-желтого цвета, за ним три дамы с кавалерами. С важным видом заказал коньяк и шлепнул одну из дам по виляющему заду. Ее кавалер гневно вскинул брови, но осознав, кто нанес шлепок, улыбнулся и кивнул.
То же самое функционер предпринял по отношению к даме, танцевавшей с майором-летчиком. Майор возмутился, с его уст сорвались жалкие угрозы. Функционер усмехнулся и бросил взгляд на крест, одиноко поблескивающий на серо-голубой груди майора.
— Ты, кажется, ищешь геройской смерти, — сказал он. Круглое лицо летчика густо покраснело. Его дама взглянула на функционера с улыбкой.
— Что-нибудь еще? — вызывающе спросил функционер.
Летчик стал лиловым, рот его открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Он вытянулся и сказал слабым голосом функционеру:
— Вы еще услышите обо мне.
— А ты обо мне, — ответил функционер. Повел дам к стойке, с важным видом сел на высокий табурет и принялся оглядывать зал.
Красавчик Пауль вытер рот белой салфеткой и заказал кофе.
Вдали послышался то усиливающийся, то затихающий вой сирен. Толстые стальные двери с газовыми пробками закрыли. Мир огня был отрезан. Взрывы бомб ощущались лишь как легкое содрогание.
Официанты продолжали обслуживать гостей, как прежде, без спешки и страха. Спокойно, неторопливо. Не было никакой жалости к людям на улицах. К людям, проваливающимся с криками ужаса сквозь горящий асфальт. К катающимся в собственных внутренностях. К сгорающим в ярком пламени фосфора детям.
Отборный оркестр исполнял сентиментальную танцевальную музыку. Здесь можно было танцевать с благословения партии. Гости представляли собой сливки высшего общества Гамбурга. Бриллианты сверкали на обнаженных шеях женщин. На холеных пальцах блестели перстни, стоившие десятки тысяч марок.
Высоко вверху на прилегающих улицах таились призраки, наводнявшие город во время ночных налетов, в надежде на прямое попадание бомбы в шикарный ресторан. В последовавшей панике мародерам было бы раздолье. Среди них были и те, кто носил на лацканах свастику [99] .
Одна из дам указала на смеющихся, пьющих, танцующих людей и прошептала кавалеру:
— Неужели у них совсем нет сердца? Неужели они не знают, что весь мир рушится, сгорает в огне зажигательных бомб?
Кавалер, пожилой офицер СС, отправил в рот кусочек сочного мяса и отпил глоток красного вина.
— Теперь мозг важнее сердца, моя дорогая. У бессердечных больший шанс выжить.
По центральному проходу медленно шла красивая дама в светло-голубом платье, в изящных туфлях на высоком каблуке. Остановилась у столика Билерта и приветливо улыбнулась.
— Здравствуй, Пауль. Ты здесь?
Глядя в сторону, держа в зубах длинный серебряный мундштук, он кивнул и указал на кресло напротив.
— Присаживайся, Элсебет. Давай немного поболтаем.
Элсебет села. Забросила ногу на ногу и одернула платье, обнажающее красивые ноги в чулках-паутинках.
— Разговор будет частным или официальным?
Красавчик Пауль отхлебнул вина и поджал губы. Живой глаз зловеще блеснул.
— У меня все разговоры официальные. Идет война, Элсебет.
Она саркастически засмеялась.
— Пауль, я это сознаю. Хотя потеряла всего-навсего мужа и трех братьев. — Закурила сигарету. — И сына, — добавила она задумчиво. — Единственного сына. Понимаешь ты, Пауль, что это значит?
— Это ничего не значит, Элсебет, совершенно ничего. Важно только, чтобы победу в конце концов одержала Германия. Погибнуть за фюрера должно быть высшим желанием всех немцев и немок. Это прекрасная смерть, Элсебет, и тебе должны завидовать. Не все могут похвастаться пятью павшими героями.
Элсебет долго смотрела на его мертвый глаз.
— Ты сказал — героями?
— Да, героями, павшими в битве за фюрера!
Произнося последнее слово, он слегка распрямился.
Она принужденно рассмеялась.
— Фрицу, моему мальчику, было семь лет. Ему переломила спину упавшая балка. Мой сынок, мой маленький Фриц. Слышал бы ты, как он кричал!
— Элсебет, победы без слез не бывает. Это закон жизни. Мы должны страдать, чтобы жить. У фюрера тоже бывают тяжелые минуты.
Элсебет играла кольцом от салфетки. Официант принес стакан вина. Она пригубила его.
Принеся кофе, официант низко наклонился к Билерту.
— В Бармбеке и Ротенбурге последние двадцать минут стоял сильный грохот. Говорят, там сброшено много бомб.
Пауль Билерт приподнял бровь над мертвым глазом.
— Почему ты говоришь это мне? Ты это видел?
Официант вздрогнул.
— Нет. Слышал. Об этом все говорят.
Билерт отхлебнул кофе.
— Это слух, — заметил он угрожающе. — Распространение слухов — преступление, караемое народным судом. Ты это понимаешь? Между прочим, почему ты не в армии? Судя по виду, ты вполне мог бы с пулеметом на плече преодолеть полосу препятствий!
Официант побледнел. Провел холеным пальцем между воротником и шеей. Казалось, он вот-вот задохнется. Наконец он смог, запинаясь, пробормотать:
— Меня признали негодным к военной службе из-за болезни сердца.
— Болезнь сердца! — глумливо произнес Красавчик Пауль и громко засмеялся. — Сейчас это ровным счетом ничего не значит. Ты стреляешь рукой, а целишься глазом. Не так ли, мой друг? Сердце тут совершенно ни при чем, и тебе вовсе не нужно искать цель. Она сама придет прямо к тебе. Мы отправим тебя с твоим больным сердцем прямиком в окопы, и когда окажешься там, делать тебе нужно будет только одно: стрелять! Мы великая держава и делаем для своей пехоты многое. В большинстве других стран пехотинцам приходится бежать вперед на своих двоих, но у нас бойцов доставляют прямо на позиции. И все-таки злонамеренный болтун вроде тебя смеет говорить о больном сердце! — Билерт сунул в рот длинный мундштук и злобно прошипел: — Пока ты не носишь сердце на тарелочке, разрезанным на четыре части, я не признаю никакой сердечной болезни. Знаешь, кто ты? Ты вредитель, подрывающий оборону своей страны, дорогой мой. Гнусный пораженец, антиобщественный элемент!