Кологривко в ужасе слышал удары ножей, разрезающих хрящи, сухожилия. Кто-то поднял отсеченную голову Птенчикова, держал на весу, поворачивая в разные стороны, чтобы она оглядела неживыми глазами все поле. Откинул ее далеко.
Взлетела отрубленная по локоть рука, залитая красным, с растопыренной пятерней.
Лезвие ножа летало, скользило по лицу Белоносова, отсекало губы, выковыривало, выскребало глаза, и, ободранная, в подтеках крови, безглазая, с липкими красными дырами, голова хохотала, скалила безгубый рот, и душман высекал в ней надрезы, визжал и стонал.
Кологривко не мог оторваться. Как бред, мелькнула мысль: где-то в Союзе, не зная об этом поле, ждут их матери, жены и дети, а в эти минуты их голые, неживые тела рассекают по жилкам, по косточкам.
Душманы навели автоматы и в упор, длинными, разбрызгивающими очередями стали исстреливать, рассеивать бесформенные останки. Казнили их после смерти. Мстили им. Истребляли пулями и криками ненависти.
Кологривко чувствовал, как приближается обморок. Теряя рассудок, стал ввинчиваться, зарываться в рыхлую глину воронки. Превращался в сухое корневище, в прах, в ничто, лишь бы скрыться из-под этого неба, исчезнуть с этого поля, где и после смерти продолжают убивать и расстреливать.
Ноги его углубились в грунт. Руками он отталкивался, вдавливал себя вглубь. Земля под ним вдруг распалась, и он вместе с комьями глины рухнул вниз. Провалился во тьму. Плюхнулся в холодную воду, и сверху сквозь дыру со столбом света обваливались, били по голове, булькали в воду комья глины.
Он провалился в кяриз, и холодная, медленно текущая вода остудила его, омыла, сняла с глаз кровавую пелену. Рубаха его осталась наверху в горловине, зацепившись за комья глины. На мокрую грудь падал сверху серебристо-синий свет, блестели на коже капли.
Он поднялся и, держась за холодные стены, пошел прочь от светового пятна в сумерки глубокой пещеры. Глаза его, привыкая, различали отесанные плотные стены, нависшие своды. Ноги выше щиколоток утонули в холодном потоке. Подземный канал, вырубленный в глубине, питался грунтовыми водами, собирал их в себя, защищая от солнца и пыли, проводил невидимый подземный ручей к полям и колодцам.
Кологривко опустился на четвереньки, окунул лицо и пил долго, жадно, наполняя себя холодом, чистотой, темной влагой. Чувствовал, как она ледяными шлепками бьет его в голую грудь. Поднялся и побрел по кяризу, слушая звонкую капель, подальше, поглубже от страшного места, прячась от надземной, ищущей его смерти.
Дно кяриза было плотным, похожим на каменный желоб. Вдали сквозь следующий проруб падал свет. Приближаясь к голубоватому, туманному снопу, Кологривко испугался — не затмит ли прогал наклоненная бородатая голова, не блеснет ли опущенный ствол винтовки.
Он ступил в струящийся, отражавший небо овал воды, и у него из-под ног вырвалась, напугала, брызнула тусклым серебром рыбина. Ушла вверх по потоку, во тьму, оставляя ртутный след. Под отверстием другого колодца, в зеленоватом колпаке света, мелькнула бесшумная птица, унеслась в темноту туннеля. И он, как ни был измучен и сокрушен, удивился этой подземной, летящей к центру земли птице, этой подземной рыбе.
Тут же, держась за стену, разглядывая свои исцарапанные пальцы, он обнаружил на глиняных, со старыми зарубками кетменя сводах висящих, сложивших крылья бабочек. Их красноватые мохнатые тельца, недвижные узорные крылья слабо переливались в подземных, долетавших сверху лучах. И это удивило его. Казалось, земная жизнь, созданная для неба, реки, травы, была изгнана с лика земли, пряталась от снарядов и пуль, избиений и смерти. Ушла в глубину, притаилась. Ждала, когда наверху кончится истребление.
Он двигался по кяризу от колодца к колодцу, каждый раз напрягаясь, когда приближался к вертикальному падению лучей. Туннель раздвоился, ответвил от себя темную, без просветов пещеру. Он ступил в ее тьму, сделал несколько шагов в глубину, натолкнулся на глухую преграду. Это был тупик. Видно, строители начали рыть и бросили, изменили направление кяриза.
Он стоял в темноте по колено в воде, слыша, как отдается под сводами его сиплое дыхание. Подумал: неужели гибель его миновала и он укрылся от лика мусульманской крылатой Девы, которая носится там, над полем, яростная, пернатая, ищет его, не находит? Неужели он спасся? Услышала его через годы и огромные пространства земли его мать, занавесила белыми простынями?
Он услышал подземные гулы и шлепанье. Голоса, звук металла. В световом пятне по кяризу, по главному желобу, минуя его затемненный тупик, возникли люди. Быстро, ловко пробегали, попадая на миг в лучи. Озарялись их мокрые, прилипшие шаровары, бородатые лица. Вспыхивали автоматы, буруны воды у колен. Они проскользнули, но один задержался, быстро взглянул в темноту, где стоял Кологривко. И ему показалось, что тот углядел своими черными огненными глазами его, полуголого, жалкого, прижавшегося к стене.
Моджахеды исчезли. Растаяли под землей их шаги. А он нащупал в кармане маленький ножичек с пластмассовой усатой головкой — подарок Варгана, чье тело, изрезанное, изуродованное, лежало над его головой, — он, в последнем страдании и страхе, был готов себе взрезать вены. Изойти в этом хладном потоке кровью. Выпустить ее из себя в подземную реку. Лишь бы не попасть в руки этих быстрых, вездесущих стрелков.
Это был их край, их пространство. Их небо с зимним негреющим солнцем. Их земля в разрушенных кишлаках и арыках. Их подземелье, вырытое руками их отцов и дедов. Все было их и — за них.
Он стоял, держа на весу свою руку, приближая к запястью лезвие.
Он услышал трясение земли, глухие удары, толкавшие своды кяриза. Гулы прокатывались по поверхности, рушились в световые горловины, разносились в подземелье. Он слышал взрывы над головой, понимая, что ведет огонь артиллерия. Снаряды гвоздили «зеленку», и он ждал, что отломится свод, накроет тяжким холодным пластом.
Ему показалось, что он слышит наверху металлический скрежет, дрожь прокатившегося танка, скрипы гусениц. Шагнул из своей темной ниши, потянулся к свету, к удалявшемуся громыханию танка.
Почувствовал острый запах бензина. По воде в пятне света заструились радужные масляные пятна. Он услышал проникшую под землю автоматную очередь, два плотных хлопка, за которыми рвануло воздух огнем и жаром, продернуло под землей душную струю. По воде с гулом помчалось красное, рваное пламя, и он отпрянул, отскочил в свой глухой тупик. Мимо него по огню, расплескивая красные брызги, с воем и визгом промчались люди. Одежда на них горела. Их оскаленные, кричащие, опаленные лица мелькнули перед ним на мгновение. И один, как факел, срывал на бегу пылающую накидку, бросал ее в воду, и она плыла и горела. Крики и визги затихли вдали вместе с красной, чадящей копотью.
Он кашлял, задыхался, стоя на берегу огненного подземного ручья. Знал: с прошедшего танка опрокинули в кяриз бочку солярки, солдаты метнули гранату, и выжигающий огонь промчался под землей, истребляя душманскую группу. Он и сам во время рейдов в «зеленку» опрокидывал в колодцы солярку, кидал в глубину гранату, вытравливал засевший дозор моджахедов.