— Много, — согласился, нетерпеливо кивая, Алексей. — Но станет мало. Вот этот лужок перед рощей, он не лужок — болотце. Пеший пройдет, верховой увязнет.
— А как же вы проехали?
— Так поутру, батюшка, приморозило. Резервный полк как раз к полудню подойдет. Пока артиллерию развернет, в самый раз будет.
— Ну не больно-то, — старый князь скребет подбородок. — Как передние увязнут, задние опомнятся. — Ударил ладонью в стол. — Не перечь отцу!
— Не опомнятся, батюшка. Они широко пойдут, вразбежку, чтобы бивак охватить да поживиться. А мы со стороны дороги пехотой их отрежем — кого перебьем, кого захватим.
— Дельно, Алешка. Но не забывай: в бою, как ни планируй, всякие перемены не в лад случаются.
— Я в резерве Буслаев взвод буду держать.
— Удержишь ли? Горяч Буслай. И молодцы у него горячие.
— А вы ему, батюшка, от себя накажите. Он вас уважает.
— Уважает, — буркнул князь. — А должон бояться.
— Гусар никого не должен бояться, батюшка. Ни противника, ни командира.
— Ишь ты! — князь тронул непослушный ус. — Поумнел. Как повоевал под моей рукой, так и поумнел. Да где ж этот чертов Волох? Ни сапог от него не дождешься, ни водки.
Тут же вошел «чертов Волох», держа за руку крестьянскую девчонку лет пяти — в рванье, со спутанными в колтуны волосами, босую — ступни красные, вроде гусиных лап.
— Это что за чучело? — воззрился с изумлением князь. — Тебя, пропойца, за чем посылали? Кто такая?
— Так приблудимши. Девчонка, ваше благородие.
— Вижу, что не конь. Тебя как звать?
— Настея, — проговорила, робея, непослушными от холода губами.
— Чья ж будешь, Настея?
— А ничья, барин.
— Мамка твоя где?
— Нету мамки, побили.
— Кто побил?
— Солдаты.
— А папка что ж? — Князь заметно наливался гневом.
— Папку тож. — Девочка переминалась с ноги на ногу, поджимая то одну, то другую. Князь подхватил ее и посадил рядом с собой на койку. — Стали мамку забижать, папка их коромыслей, а они его саблями. Потом мамку забидели и тоже порубили. А я убегла.
— Не догнали?
— Не, я спряталась. А посля к баушке пошла, в Калиновку. Да заблудилася.
— Волох! Отведи девчонку к Александрову. Пусть они с Парашкой отмоют ее, накормят да оденут как-нито. Понял? А потом — в обоз, что ли?
— Слушаю, ваше благородие. В полном виде будет сполнено. — Он пропустил девочку вперед, откинул полог, обернулся: — А водка туточки, возля порога, на холодку. — Вздохнул чему-то.
— Видишь, Алешка, каков у нас враг? — Помолчал сурово, опять ус потрогал. — Завтра, поручик, не стремись пленных брать. Кормить их еще…
…К вечеру Параша привела девочку:
— Просилась доброго барина посмотреть.
— Ну и сама покажись, — усмехнулся князь. — Да и красавица вышла! Глядишь, скоро и сосватают.
Александров и Параша в две иглы обшили девочку. Сарафанчик, платочек, обувка нашлась — еще не очень по ноге, но уже и не босая. На спине, меж худеньких лопаток — тоненькая косичка с вплетенной ленточкой. И глазки уже совсем другие — не усталые и не испуганные. Бойкие даже.
— Тебе принесла, — она вложила в сухую ладонь старика Щербатова липкий леденец. — Гостинец.
— Ай спасибо, Анастасея! Чем же мне отдариться? У меня ведь, кроме сабли, и нет ничего.
— На лошадке покатай!
— Это дело, — похвалил Волох. — Пойдем, я тебя прокачу.
— Нет! — заупрямилась девочка. — Пусть меня вот этот барин покатает. — И указала пальчиком на корнета Александрова. — Ты усатый, с тобой страшно. А барин красивый, на барышню похож.
Корнет густо покраснел. Все посмеялись. Кто — весело, кто — хитро.
— Лучше всех я тебя покатаю, — ревниво сказала Параша. И быстро вывела девочку наружу.
Послышался конский топот и радостный визг.
— Пойду, догляжу, — сказал Волох. — Не сронила бы девчонку.
— Давай-ка, Лешка, и мы доглядим. — Князь, покряхтывая, натянул сапоги.
— Отдохнули бы. — Алексей взглянул в его посеревшее лицо. — Я бы с Буслаем съездил.
— Сам хочу съездить. У Буслая язык длинен, да глаз не зорок.
— Зато рука тверда, — заступился Алексей. И крикнул наружу, чтобы седлали лошадей ему и полковнику.
Дорогой ехали молча. Каждый свое думал. Поручик: как бы уговорить отца, чтобы отправился домой, не те годы уже для похода. Полковник: как бы уберечь сына от самой большой военной беды. Но оба знали: даст Бог, так и будут до победы воевать плечо к плечу, стремя в стремя.
Было тихо. Как бывает глухой осенней порой в предвечерье. Только позади потоптывали кони да раздавался редкий звяк — Заруцкой все-таки навязал свой полувзвод в охранение.
— Скучаешь по дому, Лешка? — тихо спросил князь, бросив поводья и раскуривая трубку.
— Не особо, батюшка. Матушку повидать хочется. Сестрицей полюбоваться.
— Скучать солдату непременно надо, — вздохнул князь. — Когда солдат домой рвется, он шибче врага бьет. Чтоб на пути к дому не стоял. — И вдруг: — Матушке твоей не больно-то сладко со мной жилось. Да и она ко мне — не с медом в чашке.
Алексей промолчал — негоже сыну родителей судить.
— А ближе ее, — вздохнул князь, — мне и нет никого. Любовниц много, а любовь одна.
Поднялись на взгорок — удачное место, чтобы с него обстрел вести. Главное, чтобы француз это понял. Ну и надежда, что Шульц подскажет.
Не спешиваясь, посмотрели на рощицу, за которой сейчас велась работа. Листва с берез уже облетела, но деревья стояли так густо, что лужайка за ними не просматривалась ничуть. Только вызывающе торчат за верхушками деревьев казацкие пики с флюгерами.
— Не слишком? — спросил старый князь. — Уж очень с наглостью стоят.
— Оно так и надо, господин полковник. Француз знает, что хозяева здесь — партизаны, они беспечны, особенно казаки. А пики казацкие для него, что сливки коту.
Резон в этом был. Французы казаков и люто ненавидели, и люто боялись. К тому же знали, что в казацких обозах и в мешках много хорошего добра имеется — золото, серебро и припас продовольственный.
Щербатов всмотрелся вдаль, правее болотца и рощицы.
— А что у тебя там шевелится?
— Зорок ты, батюшка. Там сухой ручеек тянется. Ребята его подкопают, и там утром стрелки залягут.
— Толково. Отрежут конницу и уничтожат. Сам придумал? То-то славно я тебя обучил делу воинскому. Глядишь — и отца превзойдешь.