– Сейчас мы поедем обедать, Анна Васильевна, – сказал Колчак.
– Куда?
Наивный вопрос.
– Ко мне, – ответил Колчак. – В мой личный вагон.
На запасных путях, совсем недалеко от вокзала, стоял роскошный с завешенными окнами вагон. У входа прохаживался, поскрипывая сапогами, часовой с винтовкой. Анна Васильевна засмеялась радостно.
– Ну, совсем как у царя. У Николая Александровича был точно такой же вагон.
– Вполне возможно, что это его вагон и есть.
– Да-а?
– Да. Я это допускаю.
В вагоне было прохладно, ветер лениво шевелил шелковые занавески, дубовый, на двенадцать персон, стол был тщательно сервирован. На все двенадцать персон.
– Будут еще гости? – удивилась Тимирева.
– Нет.
...Остановилась Анна Васильевна у Жени, это было удобно – квартира Жениных родителей была большая, народ в ней обитал сердечный. Колчак несколько раз приезжал туда, но чувствовалось, что он зажат, будто находится не в своей тарелке, поэтому Анна Васильевна спросила у него напрямик:
– Может, мне переехать в гостиницу?
Колчак улыбнулся мягко, просяще, потом наклонил голову:
– Это было бы лучше всего.
На следующий день Анна Васильевна переехала в гостиницу.
Расстрелы в Севастополе продолжались недолго – прошло немного времени, и в Крыму немцы загрохотали сапогами с привинченными к резиновым каблукам железными скобками, революционные моряки вынуждены были потесниться. Софье Федоровне сделалось жить еще хуже: если бы немцы почуяли – не узнали, а лишь почуяли, что в Севастополе находится жена адмирала Колчака, взбесились бы больше «братишек» и незамедлительно вздернули бы на первом суку. Без всякой проверки документов.
Подложные документы пока спасали Софью Федоровну. Спасало также доброе отношение людей – никто, ни один человек не выдал Софью Федоровну, хотя за ее голову могли получить и деньги, и масло, и сахар с крупой и мясом, и несколько ящиков консервированной говяжьей тушенки – все это ценилось в голодном Крыму на вес золота. И даже дороже золота.
Настала пора уезжать. А уезжать не хотелось. Анна Васильевна призналась в этом Колчаку.
– Не уезжайте, – произнес тот неожиданно дрогнувшим голосом. – Зачем вам уезжать? Оставайтесь здесь, в Харбине.
– Вы шутите, Александр Васильевич. – Тимирева расстроенно махнула ладонью. – Как можно?
– Так и можно. Оставайтесь со мною, и я... буду вашим рабом. Хотите иметь очень покорного, очень исполнительного раба в адмиральском чине? Я буду им. Это очень удобно. Я стану чистить ваши прелестные башмачки, утром буду подавать в постель кофе, буду читать вам стихи.
Анна Васильевна засмеялась и перевела разговор на другую тему.
На следующий день Колчак вновь вернулся к этому разговору.
– Оставайтесь. Очень прошу вас, Анна Васильевна.
– Ладно, я подумаю, – пообещала Анна Васильевна.
Утром за Колчаком приезжал длинный, с откидным кожаным верхом автомобиль. Жизнь Колчака в Харбине была непростая: он не мог найти общего языка с генерал-лейтенантом Д. Л. Хорватом, управляющим КВЖД, решившим образовать свое правительство – так называемый Деловой кабинет. Он был человеком заносчивым и безнадежно устаревшим. Возникали ненужные трения и с тремя дальневосточными казачьими атаманами: Г. М. Семеновым, возглавлявшим Забайкальское казачье войско, И. П. Калмыковым – главой Уссурийского казачьего войска и предводителем амурских казаков – И. М. Гамовым.
Больше всего хлопот было, конечно, с Семеновым – человеком жестким, не привыкшим идти на уступки, в военном деле прямолинейным, как бревно. Он жил в основном под японским флагом – там и подкармливали его, и оружием снабжали, и деньги на «карманные расходы» давали. Что желали японцы, то Семенов и делал. Колчак только удрученно качал головой.
– Странная ситуация складывается: хвост вертит собакой, а не собака хвостом.
Домой, в свой вагон, адмирал возвращался измочаленный донельзя. Наспех мылся. Натирал себе шею резиновой губкой, ругался:
– Этот Хорват – обычная старая швабра. И по виду, и по содержанию. Давно пора сдать его на склад ветоши – пусть пылится где-нибудь в углу. Ан нет – метит в верховные правители России.
Хорват действительно своей длинной нечесаной бородой и громоздкой худой фигурой, наряженной в мятый военный костюм, с саблей, жестяно хлопавшей его по голенищу сапога, походил на швабру.
И каждый вечер Колчак задавал Тимиревой один и тот же вопрос:
– Ну, что вы решили, Анна Васильевна? Остаетесь со мной или нет?
В конце концов она сказала:
– Конечно, уговорить можно даже зайца – все мы подвержены уговорам, но вот только что из этого получится?
Колчак тихо засмеялся – почувствовал, что лед растаял, река тронулась, – произнес:
– Уговаривать вас, Анна Васильевна, не хочу. Это – своего рода насилие. Вы все должны решить сами. Сами.
Анна Васильевна не думала о муже – он ее больше не интересовал, думала о сыне, находившемся сейчас в Кисловодске, у бабушки.
– Хорошо, – наконец сказала она. – Я согласна. Только с одним условием: мой сын остается со мною.
Это условие Колчака устраивало, он улыбнулся незнакомо, смущенно – эта улыбка не была улыбкой Колчака, и Анна Васильевна поняла: он также думает сейчас о своем сыне, о Славике. Оставлять Софью Федоровну ему не жаль, а вот сына жаль, очень жаль.
– Я бы хотел, чтобы мой сын тоже остался со мною, – проговорил он тихо, закашлялся, словно слова застряли у него в горле, потянулся рукой к графину с холодным морсом. Махнул обреченно: кто знает, где сейчас находится сын и где находится жена? В Париже или где-то еще? Может, в Каменце-Подольском?
Кокетка Анна Васильевна умудрялась заводить романы и здесь, в Харбине, под самым носом у Колчака.
В нее влюбился генеральский сын Дима Баумгартен. Втюрился крепко, по уши – и, видимо, Анна Васильевна дала ему для этого повод, – у Димы даже лицо делалось серым, если он видел Тимиреву разговаривающей с каким-нибудь другим мужчиной.
Когда Анна Васильевна собралась ехать вместе с Колчаком в Японию, Дима хватил пару стопок водки и решил объясниться с адмиралом. По-мужски. Тет-а-тет. Чтобы расставить все точки над i.
Колчак потом, добродушно посмеиваясь, рассказал об этом визите Анне Васильевне.
– У меня сегодня был Дима Баумгартен.
Тимирева почувствовала, что щеки у нее сделались горячими.
– Да-а? – довольно спокойно протянула она – владеть собою Анна Васильевна научилась прекрасно. – И что же его интересовало?
– Вы!
– Как так? – Анна Васильевна сделала недоуменные глаза.