Над Финляндией плыли безмятежные кочевые облака, лёгкие, как пух, стремительные, рождающие внутри ощущение музыки — и действительно, в груди будто бы совершенно самостоятельно, независимо от человека, рождалась музыка и торжественно звучала в голове, в душе, в висках, в ушах, в конце концов, это была музыка победы.
— Сложности при переходе через границу были? — час спустя спросил Герман у своего приятеля.
— Никаких, всё прошло без сучка, без задоринки. Хорошую мы всё-таки дырку на границе организовали, — не удержался от похвалы в свой адрес Шведов, ткнул себя кулаком в грудь. — Я это сделал, я!
— Одного окна мало, нужно ещё одно такое, — задумчиво проговорил Герман.
— Зачем?
— Часто пользоваться одним окном опасно, можно завалить его. Необходимо иметь разгрузочное окно, обязательно надо. Этим уже начали заниматься… Делаю это я… Я! Вот через него мы пойдём на этот раз.
Поразмышляв немного, Шведов качнул головой понимающе, действительно нужно второе окно — хорошо смазанная дыра в границе… Они сидели в небольшой квартире, которую снимал Герман, в оконных стеклах отражалась синева небольшого залива, испятнанного белыми кляксами ленивых, неторопливо передвигающихся по воде чаек. Невдалеке от берега застыло небольшое судно — ну словно бы навсегда впаялось в залив, стало частью морской плоти. На палубе судна — ни одного человека…
— Хорошо тут, — сказал Шведов, — никакой суеты.
— Да, финны живут в покое и достатке и в ус не дуют, — согласился с ним Герман, налил водки в высокие, из чистого хрусталя рюмки, придвинул к Шведову плоскую изящную тарелку, украшенную ровно порезанной зернистой колбасой и пучками укропа. — Ни о чём не беспокоятся.
— В конце концов, Юлий Петрович, от большевистских преобразований может заплакать весь мир, всем достанется на орехи…
— К сожалению, финны этого не понимают, — Герман придвинул к гостю тарелку с хлебом, следом — тарелку с малосольным лаксом. По слабосольной рыбе финны всегда были большими мастерами, делали это блюдо так вкусно, что за ушами только треск стоял, от тарелки можно было оттащить лишь буксиром. — И по-моему, не поймут никогда. — Герман поднял свою стопку.
Шведов поднял свою. Чокнулись. Выпили. Шведов вкусно пожевал губами, почмокал — водка была хороша, приподнял бутылку, чтобы разглядеть этикетку:
— Однако!
Этикетка, приклеенная к бутылке, невольно вызывала уважение — это была смирновская водка, знаменитая марка, лучшей марки для патриотических застолий не придумать. Шведов щёлкнул ногтём по фигуристой этикетке и повторил звучно, с нескрываемым восхищением:
— Однако!
Яркую воду залива из одного угла в другой пересекал шустрый чумазый катерок — видать, приписанный в порту к нефтеналивным танкам. Герман проследил за ним прищуренным взглядом, на щеках у него вздулись и опали желваки. Интересно было знать, о чём он сейчас думает.
— Давай теперь я за тобою поухаживаю, — предожил Герману Шведов, взялся за бутылку и, чмокнув её нежно в бочок, будто милую барыньку в щёку, поднес вначале к одной рюмке, потом к другой. — Чисто русское изобретение — водка, нигде в мире такого напитка больше нет. Есть виски, есть бренди, кальвадосы, шнапсы, саке, ханки и прочее, но водки нигде нет.
Герман вдруг улыбнулся, будто каннибал. Шведов невольно отметил, что приятель его такими зубами может любого двуногого перекусить, словно лакричную лепёшку, подумал, что не хотелось бы иметь во врагах такого человека, поднял стопку, повертел её в пальцах:
— Давай выпьем за Россию!
— За Россию, — эхом откликнулся Герман, — за неё, голубушку любимую нашу… — поднялся со стула и выпрямился с торжественным видом, будто стоял в офицерском строю перед государем.
Они чокнулись. Закусили лаксом-малосолом, Шведов вновь громко почмокал губами:
— Хар-рош продукт!
Согласно кивнув, Герман вилкой подцепил сочный розовый ломоть, пожевал со вкусом и произнёс неожиданно:
— В сумерках выдвигаемся на границу.
— С нами кто-нибудь ещё пойдёт?
— Нет, только мы двое.
— Без прикрытия?
— Тут прикрытие не нужно. А на той стороне нас встретят. Груз мы с тобой понесём всё-таки небольшой — только деньги, золотые червонцы. Остальное прибудет следом. Бог даст — завтра вечером в Петрограде мы уже также сможем выпить водки, — Герман лихо щёлкнул по бутылке. — За благополучное возвращение!
— Не кажи гоп, пока через плетень не перепрыгнешь, Юлий Петрович, — осторожно заметил Шведов.
На этот раз Герман ухватил бутылку «смирновской» за горлышко сам:
— Давай по третьему разу, по российской традиции три — число общественно значимое, — и на сегодня завязываем, — он налил стопку Шведову, стопку себе, втиснул в узкое горлышко бутылки пробку и повторил жёстким тоном: — Всё!
Границу они, новое окно, пересекли ночью, в светлой, наполненной шевелящимся, будто он был живым, туманом мге, под треньканье каких-то неведомых птичек.
— Хорошая штука — контролируемое окно, — довольно шепнул Герман напарнику, в руке он держал маузер, на всякий, как говорится, случай. — Теперь мы точно отправим господина-товарища Красина на тот свет, и вряд ли он довезёт золотишко красных до благословенного Лондона…
Недалеко от окна — они прошли со Шведовым примерно полкилометра, — на пустынной лесной дороге их встретила телега на лёгком ходу, предназначенная для скорых поездок. В телеге, на передке, небрежно свесив ноги в наштукатуренных вонючим дёгтем сапогах, сидел угрюмый чернобородый мужик в новом, с высоким околышем картузе.
Подхватив пассажиров, мужик поспешно стегнул кнутом по заднице сытого пятнистого коня:
— Но-о, проклятый!
Телега почти неслышно понеслась по мягкой лесной дороге.
Не знали, не ведали, не чуяли ни Герман, ни Шведов, ни чернобородый возница, что их «пасут», они находятся под пристальным присмотром чекистов, пограничников и даже красноармейцев — для оцепления большого района была привлечена войсковая часть. Гости находились в плотном кольце, прорвать которое можно было только случайно.
Через несколько секунд зазвучали выстрелы, неестественно громкие в сырой ночной бели, раздирающие туман на куски. Герман выхватил из-под пиджака один маузер, потом другой, ответил дуплетом на пальбу, легко соскользнул с телеги и нырнул в туман. Шведов — следом, прямо в грохот, разваливающий ватные пласты, в кислую пороховую вонь, так же, как и Герман, стреляя на ходу из маузера и одновременно ожесточённо крутя головой, будто в черепушку ему насыпали дроби.
Перестрелка длилась недолго, минут семь. В результате один из нарушителей был убит, второй исчез — исчез, не оставив ни одного следа, ну ни следочка просто, ни одного отпечатка, будто дух бестелесный, провалившийся сквозь землю.