Войсковой старшина рассчитывал, что атака немцев вот-вот захлебнется, угаснет и швабы вместе со своими наперсниками-австрияками откатятся назад, но не тут-то было — из поредевшей, облезшей от винтовочного жара гряды кустов вылезали все новые ряды вражеских солдат.
Пулемет, умолкнувший на правом фланге, ожил, ударил короткой очередью по перебегающим немцам, затих на несколько мгновений. Дутов не выдержал и даже застонал от холодной боли, стиснувшей ему затылок, — потеря пулемета в такой ситуации может всякого командира, даже более опытного, чем Дутов, довести до сердечного приступа. Но в следующее мгновение пулемет закашлял вновь. Боль отпустила. Молодец Дерябин, справился…
— Пли! — скомандовал Дутов и выстрелил в потного востроносого немца, нависшего над самым окопом.
По инерции фриц пронесся еще несколько метров и с воем нырнул в окоп. Будто с моста прыгнул. Вниз головой, сложив руки лодочкой. Дутов посторонился, — хорошо, что успел это сделать, иначе бы тот размял бы его, распластавшись на дне окопа, неловко подмяв телом правую руку-лопату и вывернув птичью голову. Винтовка влетела в окоп следом, воткнувшись длинным плоским штыком в стенку.
— Ши-и-и-и, — выпростался тяжелый шипящий звук из подвернутой сухой головы, будто из некого испорченного музыкального инструмента.
Дутов передернул затвор карабина и выстрелил немцу в голову. Тот дернулся и затих.
Патроны в магазине карабина закончились. Дутов положил его рядом с казаком, который перестал стонать и шевелиться — то ли потерял сознание, то ли умер, — и, ухватив за приклад немецкую винтовку, выдернул штык из стенки. Немецкая винтовка после русского казачьего карабина оказалась тяжелой, неудобной, выскальзывала из рук, приклад мигом отбил войсковому старшине плечо.
Стрельба шла уже без всяких команд, беспорядочно. Пулемет на правом фланге то оживал, то умолкал — что-то там происходило. Левофланговый «максим» умолк, сквозь частые хлопки карабинов и винтовок стал слышен затяжной хрип бегущих — немцы решили все-таки выдавить непрошеных гостей из своего окопа.
— Вот вам! — Дутов, обозлившись, привычно ткнул в пространство фигой. — Вот!
Слева, недалеко от пулеметной ячейки, возникла драка. Донеслись крики, мат, хлопки выстрелов, высоко над окопом, будто птица, взлетела каска, сбитая с чьей-то дурной головы, следом взметнулась казачья фуражка. Через полминуты там началась настоящая рукопашная…
Прошло еще несколько минут, и справа от Дутова также взлетела немецкая каска, следом — ранец и тощий казачий сидор. Плохо, что немцы ворвались в окоп.
Слева и справа от него слышались крики, кто-то разбойно свистнул. Неподалеку Еремеев доколачивал прикладом немца, наряженного в мундир с одним оторванным погоном, второй погон мятым крылышком болтался на плече, взметывался вверх и опускался в такт ударам приклада. Чуть дальше с фрицем сцепился еще один казак — вбивая его ударами кулака в стенку окопа, немец только ахал, да вздергивал руки, пробуя защититься. Везде шла схватка, всюду возились люди, опьяненные одной целью, одним делом — перекусить глотку врагу.
Несколько минут созерцания отвлекли Дутова, он расслабился, и это чуть не окончилось плачевно — сзади возникла тень, накрыла его незаметно. Ловкий, верткий, как змея, немец в новенькой, пахнущей жаревом форме, — немцы, как и русские, борясь с вшами, тщательно прожаривали одежду, — прыгнул на войскового старшину сверху и придавил к стенке окопа.
Дутов ахнул от неожиданности, в следующий миг ощутил на своей шее чужие пальцы, засипел задавленно, уходя от тисков. Немец, не желая упускать добычу, рыча, также нырнул вниз, садясь на войскового старшину едва ли не верхом. Дутов извернулся и ухватил немца за воротник, резко рванув его, пытаясь перебросить через себя. Противник взвизгнул, врезался головой в стенку окопа, но Дутова не выпустил. Тогда тот, кряхтя, оттолкнулся, уходя назад, поднатужился и сделал новый рывок. Немец вновь вклинился головой в окоп, но только натужено закряхтел.
Войсковой старшина, ощущая, как перед ним начало плыть наполненное яркой краснотой пространство, сопя и морщась от того, что горло словно железом стиснули безжалостные чужие пальцы, собрал остатки сил, вновь вцепился врагу в воротник, рывком перебрасывая его через себя. Немец замычал сдавленно — клейкая глина окопа на сей раз забила ему рот, сдвинула набок физиономию. Вляпался он в нее плотно, не выбраться, здешней глиной даже дырки в сапогах можно замазывать — будет держать, никакая влага не одолеет. Руки немца немного ослабли, и Дутов ощутил, что угасающее сознание начало возвращаться к нему.
В следующее мгновение кто-то бодро крякнул в зияющей глубине пространства, раздался звук тупого удара, и немец безвольно опустил руки. Знакомый голос!
К Дутову подскочил Еремеев, следом калмык, вдвоем они ухватили немца за шиворот и отодрали от войскового старшины. Еремеев с силой хлобыстнул кулаком по каске немца, загоняя ее на голову врага по самый подбородок, Бембеев добавил, вложив в свой хитрый крученый удар всю ловкость, что у него имелась. Немец обмяк окончательно. Дутов, оглушенный, помятый, шатаясь и недовольно ощущая, какие у него непрочные ноги, как болит и рассыпается вялое, неожиданно сделавшееся старым тело, — превозмогая боль и слабость, поднялся, покрутил тяжелой, звенящей головой.
— Ваше высокоблагородь, вы поаккуратнее, — предупредил его Еремеев сочувственным, наполнившимся сухой трескучестью голосом.
— Бывает… — просипел, разминая сдавленное горло, Дутов. — И на старуху бывает проруха.
Братья Богдановы держались рядом, прикрывали друг другу спины.
— Иван, ты смотри, чтобы мне никто штыком не ткнул под лопатки, — кричал Егор, — а я уж постараюсь — намолочу швабов, как зерна на поле.
— Не боись, Егорий, — с готовностью отзывался младший, круша прикладом все вокруг себя, обливаясь потом, делая резкие выпады и тут же уходя назад — на одном месте нельзя было оставаться, надо было вертеться, и Иван с этой ролью справлялся успешно, только стоны вражеские раздавались. — Я тебя не подведу.
На него из глубины окопа, боком, стреляя из-под каски белыми глазами, выдвинулся немец со здоровенной, не по комплекции винтовкой — родственницей пищали, украшенной ржавым штыком. Ткнул в казака, не попал, ткнул вторично, также не попал — слишком проворно крутился Иван. И тогда белоглазый, обнажив от досады крупные зубы, выстрелил. Прямо с бедра, не целясь, — полагал, видимо, что пуля в отличие от штыка — штука умная, не будет дурачить, и расшибет лоб этому проворному русскому. Но не тут-то было — раскаленная плошка свинца выбила из стенки окопа несколько спекшихся комков глины, запоздало встряхнув его, и немец, у которого усы в драке встопорщились, будто у жука, обиженно захлопал глазами: почему пуля не завалила казака, а трусливо прошмыгнула мимо и спряталась в земле.
Слишком старая была у него винтовочка — однозарядный штуцер, который в русской армии не использовался уже со времен японской войны, да и то был извлечен со складов лишь тогда, когда узкоглазые вкупе с сынами Альбиона решили оттяпать от России Камчатку. Впрочем, бой у штуцеров был, дай Боже, и калибр такой, что пуля могла пробить насквозь даже носорога. У «трехлинеечки» это, например, не получалось — пуля застревала…