— Вот вам две сигареты. Помните: вы должны выздороветь. Как можно скорее!
И он уходит, осторожно притворив за собой дверь.
Пронзительная трель звонка, шипение сжатого воздуха, вырвавшегося из-под тормозных колодок, и трамвай останавливается. Он уже коснулся буфером рассеянного прохожего.
Вздрогнув, тот отступает и, прижав к груди рыжий портфель, торопливо идет прочь. Вожатый долго глядит ему вслед. Вероятно, мелкий служащий. Сейчас время обеденного перерыва, и тысячи таких, как этот, на полчаса покидают свои письменные столы в конторах, чтобы выпить в баре стакан пива, поболтать с соседом, а то перекинуться в карты или просто посидеть за газетой, прислушиваясь к сплетням и пересудам.
Вздохнув, вожатый берется за рычаг контроллера. Трамвай трогается.
А человек с портфелем под мышкой стремится побыстрее уйти от места происшествия. В подобных случаях полиция тут как тут, не успеешь оглянуться…
Сделав крюк, он вновь появляется на перекрестке, где едва не попал под трамвай, пересекает улицу. У одиноко стоящего дома с двумя липами возле крыльца чуть замедляет шаги. Он у цели.
Но что такое?.. Странно выглядит ящик для почты, укрепленный на палисаднике возле калитки. Утром хозяин этого дома должен был выйти к калитке и, вынимая газету, чуточку подтолкнуть ящик — скосить его влево. Тому, кто должен явиться в двенадцать часов, это сигнал безопасности. Знак, что все благополучно и в дом можно войти.
А ящик не скошен — висит как обычно. Вот и газеты не вынуты: из ящичной щели торчит угол “Ангрифф”.
Человек с портфелем под мышкой неторопливо идет мимо дома. Утром он побывал возле двух конспиративных квартир, где рассчитывал укрыться и переждать тревогу. Обе квартиры оказались проваленными.
Теперь выяснилось, что нельзя воспользоваться и этой. Остается последнее убежище, расположенное за несколько километров отсюда.
Он долго блуждает по улицам. Он хорошо изучил этот большой портовый город на северном побережье страны и полюбил его. Когда-то город был одним из самых веселых в Германии. У причалов теснились корабли под флагами десятков стран. Улицы заливала разноязыкая пестрая толпа туристов и моряков. Бары и рестораны тонули в огне рекламы, всюду слышались песни, музыка… Теперь же город замкнулся, стал враждебным, чужим…
Три проваленные квартиры! Конечно, жившие в них люди схвачены и допрошены. Быть может, кто-то уже не выдержал, стал говорить… Значит — удвоенная осторожность, чтобы не привести агентов гестапо и в последнее убежище… если гестапо уже не там!
Неожиданно ударили зенитки. В последнее время часто случается: сперва гремят пушки, нацеленные в прорвавшиеся к городу самолеты американцев, а уж потом, в разгар налета, радио возвещает о воздушной тревоге.
Он около двух часов просидел в убежище, стиснутый толпой обывателей. Где-то в углу умирала старуха — кажется, взрывной волной ее швырнуло о стену дома. Вперемежку со стонами раненой раздавались всхлипывания девочки, тоже пострадавшей при воздушном налете.
И все же для него это была передышка. Удалось вздремнуть, собраться с мыслями. Да, решение твердо. Живым он не дастся. В портфеле в смену белья завернуты два бруса взрывчатки. Ручка портфеля надорвана. Она едва держится, и к ней подвязан шнур детонатора.
Достаточно дернуть ручку — и взрыв разметет всех, кто окажется по соседству
Вот почему портфель он держит под мышкой.
День клонится к вечеру, когда он подходит к четвертой конспиративной квартире. Из города ему не выбраться: его, конечно, ждут и на вокзале, и у остановки междугородного автобуса. Этот дом — последняя надежда.
Дом большой, мрачноватый, со множеством крохотных квартир, населенных рабочим людом. Каждый этаж опоясывает сплошной балкон, на который выходят десятки дверей. Снизу к балконам ведет наружная лестница.
Смешавшись с толпой, он дважды проходит мимо дома. Конечно, есть опасность, что его опознают, если за домом установлено наблюдение. Но еще опаснее идти напролом, без разведки.
Вцепившись в ручку прижатого под мышкой портфеля, он вступает на лестницу. Пройден первый этаж, второй. Еще двенадцать ступеней — и он у цели.
Ноги будто чугунные.
Две ступеньки осталось.
Одна…
Он на балконе.
Нужная дверь — первая справа.
У него вырвался вздох облегчения: возле двери знак безопасности — веревочный коврик повернут углом. Можно входить.
Выпустив ручку портфеля, он нажимает на кнопку звонка.
Дверь отворяется, и он беззвучно падает от сокрушительного удара в горло.
Из квартиры выскакивают трое, хватают его, защелкивают наручники на запястьях.
А к дому уже подкатил полицейский автомобиль…
Его доставили в Берлин, в центральную резиденцию тайной политической полиции на Принц-Альбрехтштрассе, втолкнули в кабинет следователя.
Уже ночь. Окна зашторены. Лампа с рефлектором поставлена так, что световой луч упирается в лицо арестованному.
Тот, кто находится за столом, в противоположном углу кабинета, задаст вопросы: имя, возраст, профессия, местожительство, партийная принадлежность.
Человек молчит. Для него все кончено. То, что в момент ареста взрыва не последовало, означает: гестаповцы разгадали секрет портфеля.
Или знали о нем… И хотя схваченный ими человек документов не имеет, они быстро во всем разберутся. Единственное, что ему остается, — это молчать, не назвать ни одного имени.
Следователь повторяет вопросы. Ответа нет. Тогда он встает, гасит настольную лампу и подсаживается к арестованному.
— Узнаешь меня? — говорит он, пахнув в лицо человеку сигаретным дымом. — Лучше гляди, Пауль Прозе!
Человеку в наручниках и раньше чудилось: он уже не раз слышал этот голос. Но свет рефлектора был ослепляющим, и следователя он разглядел только теперь. Разглядел и покрылся холодным потом. Перед ним один из подпольщиков. Несколько месяцев назад его ввел в организацию заместитель Прозе, старый коммунист, всегда такой недоверчивый, осторожный… Как же он оплошал!
— Сволочь! — говорит Прозе и плюет в лицо провокатору.
Вскрикнув, тот поднимает кулак. Но отворяется дверь. В комнату входят.
— Встать! — кричит конвоир.
Первым вошел Генрих Гиммлер. Он отложил все дела и поспешил сюда, чтобы присутствовать при допросе руководителя крупной организации антифашистов, за которым охотился больше года.
Гиммлер и сопровождающий его обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер садятся за стол. Следователю приказано продолжать.
Вновь сыплются вопросы. Арестованный не раскрывает рта. Тогда Кальтенбруннер говорит следователю несколько слов. Тот снимает трубку телефона.