Кстати, о чем не было причин спорить, так по этому поводу, потому что здесь все были единодушны. Вот почему если они и обсуждали, то совершенно посторонние вещи. Обсуждали с жаром, как будто те для них что–то значили, а они сами в них разбирались. Некоторых однообразие их бытия довело до того, что сама мысль о том, чтобы перейти куда–то еще, уже не казалась такой уж плохой, она даже пересиливала живший подспудно в их душах страх наступления. Некоторым в буквальном смысле не сиделось на одном месте, так что наступление было в их глазах не хуже налетов и несения вахты и также ежедневного артобстрела, который в любом случае прореживал их ряды. Было в их окопном существовании нечто такое, что отупляло, затуманивало мозги, заставляло мечтать о глотке свежего воздуха. Скорей бы вырваться отсюда, пусть даже ценой смерти.
Были и такие, кто вообще оставили собственное мнение и с презрением посматривали на тех, кто пытался обсуждать реальное положение вещей. И презирая слухи, они создавали свои собственные, причем самые невероятные: мол, Манштейн высадился во Владивостоке и теперь ведет наступление вдоль Транссибирской магистрали, чтобы нанести Сталину удар с тыла. Были и те, кто, махнув на все рукой, привыкли к этой отупляющей неподвижности. Такие вообще с трудом представляли себе какие–либо перемены — впрочем, они и не слишком утруждали свое воображение и принимали участие в разговорах о том, что их ждет впереди, лишь ради того, чтобы скоротать время и заодно погреться, ни о чем не думая, несколько деньков на сентябрьском солнце, пока не наступило осеннее ненастье. Что касается презрения к слухам, то они им не отличались — по причине собственного безразличия. Единственное, что они знали точно: лучше оставаться там, где они находятся сейчас, чем стать пушечным мясом для очередного генерала, желающего покрыть себя нетленной славой.
Надо сказать, что подчас в одном и том же солдате уживались самые разные личности — в зависимости от погоды, настроения или чего–то еще. Солдаты много говорили о наступлении, и это были отнюдь не пустые разговоры. Спустя почти год бездействия на заброшенный участок фронта в болотной глухомани, где–то на едва прочерченной границе между группой армий «Север» и группой армий «Центр», начали прибывать новые подразделения. Некоторые имели в своем составе бронетехнику, и все без исключения — тяжелую артиллерию. Имя Манштейна было у всех на устах, вот только уже не в досужих разговорах, а вполне серьезно. Подумать только, сам прославленный генерал с Южного фронта, которому недавно покорился даже Севастополь! С Крымом было покончено, и теперь задействованные там дивизии были свободны и могли найти себе новое применение. Многие из них прибывали сюда, на этот богом забытый участок фронта центральной России. Солдатам крутили кинохронику — будь то в специальных палатках или сельских избах в тылу и даже в старых каменных зданиях Великих Лук. Они видели титанических размеров орудия, которые не оставили камня на камне от толстых стен домов в Севастополе. Правда, они с трудом представляли себе, как эти самые железные гиганты могут найти себе применение среди их болот. Да и по каким целям вести тут из них огонь? По болотным топям? По чахлым березам?
А вот и нет, тотчас заявляли немногочисленные всезнайки, тяжелые орудия предназначены для Ленинграда. Они нужны для того, чтобы обрушить на город шквал огня — точно так же как и на Севастополь. Ленинград, который находился от них примерно на таком же расстоянии к северу, как и Севастополь к югу (так у автора. — Прим. пер.).
Но тогда с чего это вдруг понадобилось перебрасывать на их участок фронта такое количество ветеранов Крымской кампании? А как же фон Манштейн? Фон Манштейн находится на пути к Ленинграду. Нет, настаивали другие, Манштейн устроил себе ставку в Витебске, за компанию с Шевалери. В общем, разговоры велись самые разные, и, по крайней мере, одна вещь соответствовала действительности — на их участок фронта было переброшено огромное количество людей и бронетехники, и это могло означать лишь одно — наступление. А уж кто возглавит его — Манштейн или кто–то другой, роли не играет. Дивизионную линию фронта укоротили, и Шерер получил возможность передать такие удаленные точки, как Велиж, другой дивизии, а полки своей собственной 83–й пехотной дивизии сосредоточить вокруг Великих Лук. Солдаты оставили насиженные окопы и изолированные огневые точки солдатам других полков, а сами перебрались ближе к городу, а некоторые даже и в сам город. Казалось, что на древних белых башнях у них над головами невидимой рукой уже начертаны имена обреченных на смерть.
Весь сентябрь и начало октября они ждали наступления. Но его так и не было. А все потому, что соответствующий момент еще не наступил, и они продолжали ждать. В октябре пошли проливные дожди, а с ними появилась и непролазная грязь, как и в августе, — только еще хуже, потому что стало холоднее. Это время года, казалось, тянулось бесконечно, и солдаты постепенно пришли к выводу, что наступление начнется, как только закончатся дожди. Те, кого перебросили в Великие Луки, могли хотя бы спрятаться от дождя под крышей сухих зданий, пусть даже на несколько часов, так как остальное время они продолжали жить под открытым небом, обороняя границы города. Русские по–прежнему были близко. Кордтс время от времени поглядывал на речку Ловать, качал головой и тихо вздыхал. От осенних дождей река поднялась и теперь мощно катила мутные воды. Как это было непохоже на тот пересохший от жары ручеек, который запомнился ему при Холме. И все же это была та самая Ловать.
Наступления на Ленинград также не последовало, чего они, впрочем, даже не заметили, потому что к ним это не имело отношения. Вместо этого поползли разговоры про Сталинград, Чего стоило одно только это географическое название! Постепенно в их душах затеплилась надежда, что, может, там, в двух тысячах километров южнее, наконец будет одержана победа, и тогда им больше не придется идти ни в какое наступление, а лишь дальше оставаться там, где они стояли — вокруг старинного белого города. И даже сила этих белых каменных башен казалась какой–то мрачной и бессмысленной под бесконечными осенними дождями.
Некоторые из укрепленных точек Великих Лук были устроены внутри самых заметных зданий и назывались по их именам: Войлочная фабрика, Вечерняя школа, Красный дом.
Но все остальные укрепленные точки были названы в честь немецких городов: «Бреслау», «Байрейт», «Берлин», «Гамбург», «Бремен», «Бромберг», «Штеттин», «Кольберг», «Вена–1», «Вена–2», «Вена–3», «Регенсбург», «Ульм», «Мюнхен», «Нюрнберг», «Инсбрук», «Аугсбург» и ряд других.
Каждую такую точку обороняла рота — либо изнутри самого здания, либо из окопов в непосредственной близости от него. Резервы находились рядом, расквартированные в крепких старых домах с глубокими погребами, выкопанными еще прежними и укрепленными их нынешними обитателями.
На верхних этажах зданий рядом с укрепленными точками были устроены наблюдательные пункты. Как правило, они располагались в менее заметных постройках — таких, по которым вряд ли будет в первую очередь открыт огонь. И мощные бинокли тех, кто дежурил здесь, были не менее важны, нежели тяжелые орудия, чей прицельный огонь они направляли.
Укрепленные точки располагались в более низких зданиях. Иногда вторые их этажи приходилось сносить — исключение составляли лишь по–настоящему крепкие строения типа войлочной фабрики. К тому же огневые точки, устроенные в зданиях, были крепче самих зданий. Стены становились чем–то вроде защитных коконов, хотя, возможно, они были крепки изначально. Тем не менее их дополнительно укрепляли, а надо сказать, солдаты проделывали эту работу с великим тщанием — слой за слоем они насыпали землю, складывали мешки с песком, бревна, каменные блоки. Врага неизменно поражало, как искусно возводились эти временные укрепления, словно те, кто их возводил, были одержимы неким бесом мастерства и изобретательности. Здесь можно было даже заметить элементы домашнего уюта — например, в блиндажах на окнах нередко висели шторы, стояла кое–какая мебель, а на полках и стенах порой можно было даже увидеть безделушки, словно действующую армию в этой военной кампании сопровождала еще одна, состоящая из любящих бабушек. У русских такие потуги к созданию видимости уюта неизменно вызывали смех, не говоря уже об известной доле зависти и растерянности. А также алчности, потому что дурацкие эти безделушки наводили на мысль, что где–то рядом зарыты настоящие сокровища — сыр, тушенка, шоколад, бутылки шнапса, один бог ведает, что еще. Впрочем, порой так оно и бывало на самом деле.