— Наследило наблюдение, вот они и перепугались.
— Неправда. Супруги Диас затребовали документы на выезд еще до того, как за ними было установлено наблюдение. Вы это знаете не хуже меня. Пойдем дальше. Какие у вас основания считать этих людей причастными к разведке Советов? Только то, что женщина несколько лет прожила в России? Но разве это доказательство? Однако я сказал не все, даже не самое главное. Представим на минуту, что они и в самом деле разведчики. И вот в Германию по почте приходит письмо от некоей «русской немки». Та просит разыскать свою близкую подругу, с которой переписывалась и след которой затерялся где-то в Австрии. Можно ли поверить, что советские контрразведчики пропустили такое письмо? И что это за русская разведчица, если она колесит по свету и переписывается со своими подругами-немками в Советском Союзе?..
— Из Австрии она не отвечала на письма подруги. Я все думаю: почему?
— Она прибыла в Австрию, и вскоре эта страна стала частью германского рейха. Одно дело писать в коммунистическую Россию из Швейцарии или, скажем, Монако и совсем иное — из Германии, где у власти нацизм, смертельный враг коммунизма. Я так полагаю — это была мера предосторожности.
Следователь хитро посмотрел на начальника:
— Могу ли я сказать, шеф, что мне тоже нравится, как вы работаете?
Тилле расхохотался.
— Ну вот что. — Он вышел из-за стола, приблизился к собеседнику. — Ну вот что, Экслер. Мы тут будем расточать комплименты друг другу, а они и в самом деле окажутся не теми, за кого себя выдают. Короче, обвинения еще не сняты. За обоими смотреть получше. Мы предоставим им относительную свободу. Чем больше свободы, тем больше шансов на то, что где-то ослабнет самоконтроль… Понимаете меня?
— Разумеется, шеф.
— Сегодня во время очередного допроса пусть к вам зайдет кто-нибудь из офицеров. Надо, чтобы он посидел несколько минут, полистал бумаги…
— Зачем, шеф?
— Завтра в ваш кабинет невзначай загляну и я. Бумаги, изъятые у них при обыске, должны лежать на виду.
— Письма?
— Вот-вот, Экслер. Письма — главное… И отнеситесь ко мне возможно более почтительно.
— Да, шеф.
— Тогда мы закончили… Минуту, Экслер! Вот что, пусть отлупят супруга этой особы. Не слишком сильно, без серьезных увечий, но по-настоящему.
— Это должен сделать я?
— Не вы и никто из тюремных должностных лиц. Следует натравить на него заключенных. Скажем, уголовников.
— Супруги сидят в одиночных камерах, ни с кем не общаются.
— Распорядитесь, чтобы в тюрьме устроили уборку или что-нибудь в этом роде.
— Понял.
— В разгар потасовки должны вмешаться надзиратели и навести порядок. Потерпевшему следует оказать помощь. Если надо, вызвать врача.
— Хорошо, шеф.
— И последнее. Она должна узнать о случившемся.
— Понял вашу мысль, шеф. Это надо сделать к завтрашнему утру?
— Разумеется. Ну вот, все. Протоколы останутся у меня. Я снова просмотрю их. Можете идти.
3
Утром Сашу доставили на очередной допрос. Следователь указал ей на стул и углубился в бумаги, которые просматривал, когда она вошла.
— Что случилось с моим мужем? — Саша взялась руками за спинку стула, наклонилась к сидящему за столом человеку. — Мне стало известно: вчера вечером на него напали. Что с ним? Я так тревожусь!..
Разумеется, Экслер был в курсе дела. Акция была подготовлена по всем правилам, и поначалу все шло как по нотам. Энрико Диаса вывели из камеры, дали ведро и швабру и приказали вычистить уборную. Тут-то и появились трое рецидивистов, затеяли ссору с уборщиком и пустили в ход кулаки. Надзиратели были наготове, вскоре ворвались в уборную, чтобы отбить арестанта. Глазам их открылась такая картина: рецидивисты валялись на полу, а уборщик поливал их из ведра, чтобы привести в сознание.
Тем не менее Экслер изобразил неосведомленность, удивление. Он немедленно позвонил в тюрьму. Положив трубку, с негодованием сказал: это подследственный Диас набросился на ничего не подозревавших заключенных и так их отделал, что пострадавших пришлось поместить в медицинский изолятор.
— Молодец, — сказала Саша и улыбнулась.
— Поглядим, как этот молодец запляшет на виселице, да и вы с ним за компанию!
Саша села на стул, привычно оглядела помещение. День выдался по-летнему жаркий. В комнате было много солнца: золотистые блики усеивали крытый линолеумом пол, горели на чернильном приборе письменного стола следователя и на хромированной дверце сейфа в углу. В распахнутое окно врывались шумы города — перестук пневматических молотков, гудки автомобилей; где-то неподалеку пианист настойчиво упражнялся в гаммах… И если бы не человек в мундире офицера СС, сидящий на фоне забранного решеткой окна, обстановка могла показаться самой умиротворяющей.
— Когда же нас повесят? — сказала Саша. — Когда и по какому обвинению?
— Можете не сомневаться, что очень скоро! — Экслер с ненавистью посмотрел на нее. — Сперва повесят его, и вы будете присутствовать при казни любимого человека. Потом с месяц вас подержат в камере смертников. И только тогда придет ваш черед, не раньше!..
И он вновь стал просматривать бумаги.
Вскоре следователь услышал всхлипывания. Он поднял голову. Женщина сидела, закрыв руками лицо.
Отворилась дверь. В кабинет вошел Тилле.
— Встать! — заорал Экслер.
Он выскочил из-за стола, стукнул каблуками, вытянул руки по швам.
— Штандартенфюрер, старший следователь Якоб Экслер…
— Хорошо, хорошо! — Движением руки Тилле прервал рапорт, прошел к столу, сел сбоку. — Делайте свою работу, гауптштурмфюрер.
Экслер вернулся на место, посмотрел на арестованную. Она сидела, все так же прижав ладони к глазам.
— Прекратите комедию! — приказал он.
Саша сразу узнала Тилле: управляющий имением Дробиш передал Кузьмичу фотографию своего хозяина. Встретиться с этим человеком она надеялась уже в момент ареста, но за ними пришли другие. Потянулись дни ожидания в тюрьме. Вскоре она поняла: систематические многочасовые диалоги со следователем имели целью запугать, сломить волю, подавить, — словом, довести их с Энрико до нужной «кондиции» и только тогда передать главному противнику. Но время шло, а Тилле не давал знать о себе. Тогда появилась тревога. Уже начало казаться: следствию что-то стало известно и Тилле вовсе не появится… Последние двое суток она почти не спала — перебирала в памяти все то, из чего складывалась подготовка к операции, пытаясь обнаружить ошибку, просчет…
И вот он пришел!
— В чем дело? — сказал Тилле, вороша документы, горкой лежавшие на столе. — Почему истерика?