Канарис неопределенно повел плечом.
— Завод охраняется войсками, — продолжал Гейдрих. — Да, дивизион двадцать четвертого полка НКВД. Туда не проникнешь. Но у агента имелся свой человек на заводе, который и должен был пронести в цех мину. — Гейдрих запнулся от внезапно пришедшей на ум мысли: — Если эта фотография не фальшивка… Ваш источник надежен?
— Вполне надежных агентов в природе не существует, вы это знаете не хуже меня… Но до сих пор мы не имели претензий к этому человеку.
— Он и сам мог стать жертвой дезинформации… Я все думаю: о горящем нефтяном фонтане и об аресте диверсанта напечатали в газетах. А насчет акции в цеху завода пресса хранит молчание. Мы просмотрели все поступившие к нам газеты, привлекли к делу службу радиоперехвата. Нигде — ни единого звука!
— Столб пылающей нефти наблюдали десятки тысяч людей, арест человека на пароходе видели другие пассажиры, в большинстве иностранцы. Чего же тут скрывать? Иное дело — акция на заводе. Как я выяснил у специалистов, в цехах нефтеочистительных предприятий мало людей. В момент диверсии у злополучной установки могли находиться два-три оператора. Ну, сбежались еще два десятка рабочих. Примчались пожарные. Это все свои люди, которых легко привести к молчанию.
— А цех огорожен высокой стеной, — задумчиво проговорил Гейдрих. — Знаете, о чем я подумал?..
— Об утонувшем агенте?
— Да. Хорошо, что его не довезли до берега. В ЧК его заставили бы заговорить, выдать тех, с кем он был связан…
— Вашего человека на заводе? Он русский?
— Немец, в том-то и дело, сын выходца из Германии. Теперь, совершив акцию, он доказал, что надежен. — Гейдрих снова, в третий раз, поднес к глазам фотографию установки. — Если только этот снимок нам не подставили.
— Я далек от того, чтобы недооценивать контрразведку большевиков. Но быть может, вы все же сгущаете краски, группенфюрер? Ведь это факт, что несколько дней и ночей в бакинское небо бил столб пылающей нефти. Так почему не предположить, что удалась и другая акция?
— Меня смущает гибель агента. Как там написано? — Гейдрих взял перевод газетной заметки: — «Растолкал конвоиров и кинулся в море…» В ЧК у него еще были бы какие-то шансы на жизнь, — скажем, надежда на перевербовку. В бушующем враждебном море человек со скованными руками шансов не имеет. И я все думаю: зачем он это сделал?
— Сказать по чести, и меня тоже точит червячок… Что ж, в таких обстоятельствах есть лишь одна возможность прояснить дело.
— Проверка на месте?
— Да.
— Вот и я об этом… Думаю, агент попался по чистой случайности. Если отбросить случайность, можно сделать вывод: мы на верном пути. Надо готовить людей. Цель — создать в этом районе прочную базу… Хотите взглянуть на одного из тех, кто только что прибыл оттуда?
— Охотно.
Гейдрих позвонил.
— Где этот человек? — спросил он вошедшего адъютанта. — Как его имя?
— Штурмфюрер Борис Тулин.
— Пусть он войдет.
Адъютант удалился.
Спустя минуту дверь вновь отворилась. В кабинет шагнул вызванный. Сделав несколько шагов, четко приставил ногу, коротко наклонил голову.
— Подойдите и садитесь. — Гейдрих показал на кресло. И когда Тулин занял указанное ему место, продолжал: — Я знаю, вы хорошо выполнили задание. Усердие не останется без награды… Вы были на палубе парохода, когда русские пограничники сняли с него человека?
— Да, группенфюрер.
— Знаете, кто он был?
— Арест последовал вскоре после того, как возник пожар на берегу. Не трудно было догадаться…
— Верно, они взяли нашего человека. Когда на него надели наручники?
— Перед тем, как спустить в катер.
— Вы отчетливо это видели?
— Да, группенфюрер. Офицер, надевавший наручники, извинился. Он сказал, что таковы правила.
— Арестованного спустили в каюту катера?
— Пока я его видел, он оставался на палубе.
— Когда начался шторм?
— Налетел внезапно. Катер был уже едва виден.
— И шторм сразу набрал полную силу?
— В какие-нибудь секунды. Позже я беседовал с помощником капитана и выяснил, что там это — обычное явление.
Канарис, который до той поры сидел неподвижно, зашевелился в своем кресле.
— А как вы оказались на палубе? — вдруг спросил он. — Вы были там все время?
— Сперва сидел в баре. Поднялся на палубу, потому что, выпив водки, собирался вернуться к себе в каюту.
— Понял… Россия — ваша родина?
— Да.
— Что привело вас к нам, в число сотрудников секретной службы Германской империи? Хотелось бы знать о побудительных причинах.
— Ненависть к тем, кто сейчас владычит на русской земле. — Тулин повернул голову к Гейдриху: — Это допрос, группенфюрер? Меня в чем-то подозревают?
— Беседа вызвана интересом к вашей личности, который возник у моего друга — главы военной разведки адмирала Канариса.
Тулин посмотрел на Канариса. Тот кивнул в знак того, что согласен с Гейдрихом.
— Извините, господин адмирал, — сказал Тулин.
— Извинять не за что, — ворчливо проговорил Канарис. — Вы держитесь как мужчина. И если группенфюрер когда-нибудь уволит вас, прямиком мчитесь ко мне.
Гейдрих улыбнулся шутке адмирала, протянул Тулину фотографию нефтеперегонной установки.
— В эту акцию тоже вложена часть вашего труда, штурмфюрер.
— Выходит, она взорвана? — сказал Тулин, рассматривая снимок.
— Во всяком случае, похоже…
— Взорвана, — повторил Тулин, продолжая глядеть на фото. — Никаких сомнений. Тоже работа человека, которого сняли с парохода?
— И ваша. Вы очень помогли ему,
— Есть ли сведения о том, что с ним?
— Он умер. Умер как герой.
Тулин прочитал заметку о действиях морских пограничников, задумался. Снова взял фотографию установки, долго изучал ее.
— В чем дело? — сказал Гейдрих. — У вас какие-то сомнения?
— Сами вы, — вдруг сказал Канарис, — сами как поступили бы, штурмфюрер, оказавшись в таких обстоятельствах?
— В угол воротника нам вшивают ампулу с ядом… Я выбрал бы яд. Он выбрал море. Есть ли разница?
Гейдрих шумно выдохнул, поднялся с кресла. Тулин встал, вытянул руки по швам.
— Боюсь, адмирал Канарис не дождется, чтобы вы постучали к нему в абвер!
И Гейдрих захохотал.
Канарис тоже засмеялся.
— Спасибо за службу, оберштурмфюрер, — сказал Гейдрих, оборвав смех.