Он заставил себя помедлить с полминуты — ждал, чтобы хоть немного унялась резь в глазах, схлынули слезы.
Потом поднял завернутый в тряпку кусок кирпича. Достал зажигалку, поудобнее уложил ее на ладони.
Успел подумать, что обязательно надо унести пластиковый стаканчик и второй обернутый в тряпицу обломок кирпича.
Палец толкнул рифленое колесико зажигалки. Тряпка вспыхнула. В следующее мгновение Энрико метнул в кухонное окно гудящий бензиновый факел, а сам упал за древесный ствол.
Звон лопнувшего стекла утонул в грохоте взрыва.
В этот теплый летний вечер замок Вальдхоф и окружающий его парк казались огромной бриллиантовой россыпью — так сверкали и переливались в ночи разноцветные огни иллюминации. Гирлянды лампочек и фонариков были вывешены вдоль аллей, охватывали клумбы цветов, змеились по берегам водоемов. На лужайке перед замком в свете цветных прожекторных лучей били в небо струи воды. Фоном для них, если смотреть из замка, являлась трехметровая огненная свастика, которая медленно вращалась. А сам замок — массивный двухэтажный дом с зубчатыми башнями по углам и центральным шпилем в виде трезубца, на котором был укреплен металлический герб владельца — рука с коротким и широким тевтонским мечом, — сам замок Вальдхоф казался обиталищем колдуна из старых германских легенд…
Показался галопирующий всадник. Осадив коня возле крыльца, он спрыгнул на землю и, передав поводья груму, широким шагом направился в замок. Это был хозяин Вальдхофа — Теодор Тилле.
У входа в замок стоял камердинер — атлетического сложения человек во фраке и с белым цветком в петлице. Он вопросительно смотрел на хозяина.
— Можно выключить, — сказал тот. — Все сделайте сами, будку с рубильниками заприте, ключ спрячьте. И не спускайте с меня глаз, когда все соберутся. Вы поняли?
Камердинер молча поклонился.
— А где Андреас?
— Молодой господин у себя, — сказал камердинер. — Он в ванной. Скоро начнет одеваться.
Тилле кивнул камердинеру и вошел в дом.
— Конрад! — вдруг позвал Тилле.
Камердинер встрепенулся и поспешил в замок.
Из центра просторного холла вели на верхний этаж две массивные лестницы. Тилле стоял на левой лестнице, наклонившись через широкие перила.
— Конрад, — сказал он, когда камердинер подошел к лестнице, — напоминаю, чтобы репортерам не мешали, если они проникнут на празднество.
Камердинер поклонился. Потом он прошел к будке электрика и выключил несколько рубильников. Иллюминация в парке погасла.
В это время Тилле миновал кабинет, библиотеку и спальню сына, занимавшие все левое крыло верхнего этажа замка, толкнул дверь в ванную.
Тилле-младший только что вылез из ванны, растирался мохнатой простыней.
В зеркале было видно, как отворилась дверь и вошел отец. Не оборачиваясь, Андреас Тилле развел руки в стороны, с силой согнул их в локтях и сжал кулаки. На руках вспухли округлые бицепсы.
— Ну? — сказал он.
— Неплохо, малыш. — Папаша шутливо ткнул его кулаком в спину. — Совсем неплохо, вполне годишься, чтобы встать у резиденции фюрера вместо любого из двух бронзовых атлетов — с мечом в руке или с факелом, как тебе больше понравится [22] … Но шутки в сторону, оденься и как следует осмотри дом. Не упусти ни единой мелочи, в конце концов, сегодня ты здесь хозяин. Ты, а не я.
— Хозяин лишь до двенадцати часов ночи…
— Не пытайся возражать. В двенадцать ты уедешь в Берлин. Утром я присоединюсь к тебе… Ну, марш!
— А это правда, что фюрер держал меня на руках? — вдруг спросил Андреас.
— Правда.
— Сколько же мне было?
— Три года.
— И он спас меня?
— На улице шел бой. Каким-то образом ты оказался на мостовой. Люди метались из стороны в сторону. Кругом гремели выстрелы… Да я сто раз рассказывал об этом!
— Погоди!.. Как же случилось, что нас разъединили? Где в тот момент был ты?
— Толпа, напуганная выстрелами, устремилась на нас, когда мы шли по тротуару, сбила меня с ног… Больше я ничего не помню. Очнулся, когда рядом стоял фюрер. Он держал тебя на руках и помогал мне подняться с земли.
— А кругом стреляли?
— Грохот был такой, что у тебя долго болели уши. Я истратил уйму денег на врачей. Расплачивался с кредиторами почти полтора года.
— Но у меня ничего не осталось в памяти… — Юноша наморщил лоб, затряс головой, — Хоть какое-нибудь воспоминание!..
— Ты был слишком мал. Достаточно, что у меня память в порядке.
— А фюрер… Он помнит?
— В прежние годы он не раз рассказывал об этом, называл твое имя. А сейчас у фюрера столько забот… Не будем нескромны, Андреас, нельзя докучать великому человеку…
Тилле-старший кривил душой. Сегодняшний праздник в честь шестнадцатилетия сына он затеял с единственной целью — напомнить Гитлеру о том, что существует на земле Теодор Тилле, который в трудное для него, фюрера, время не стоял в стороне, помог ему, быть может, даже вызволил из беды, спас…
А юноша продолжал расспросы. Теперь его интересовало, очень ли был беден отец в то далекое время.
— Я же говорил, — ответил тот, — объяснял, что влез в долги и полтора года расплачивался с кредиторами.
— Но сейчас мы богаты?
Отец мог бы ответить: «Да, очень». Но он пожал плечами и заметил, что семья прочно стоит на ногах, только и всего. Андреасу не надо беспокоиться за будущее.
— Тебе помог фюрер?
Тилле-старшему и на этот вопрос полагалось бы дать утвердительный ответ, ибо Гитлер расплатился с ним весьма щедро. Однако он предпочел произнести туманную фразу, из которой можно было понять, что фюрер помогает всем, кто этого заслуживает.
Затем Теодор Тилле направился в свои апартаменты и влез в ванну. Вода оказалась нужной температуры и в меру сдобренной ароматическими эссенциями. Специальные щетки с длинной ручкой, чтобы можно было потереть между лопаток, комплект губок, мыло и шампуни — все это находилось на месте, под рукой. Одним словом, порядок, который Тилле самолично разработал и ввел в доме, этот порядок неукоснительно соблюдался. Убедившись в этом, он блаженно прикрыл глаза и погрузился в воду до подбородка.
Из головы не лез разговор с сыном, его расспросы о фюрере. Тилле усмехнулся, представив, как выглядел Гитлер в далеком 1923 году. В ту пору ему было не до спасения ребенка. Выплыть бы самому, удержаться на поверхности, добраться до берега и столкнуть в воду противников — вот что владело помыслами будущего фюрера.