Скорее всего, это был случайный выстрел.
Горшков вскочил на ноги. Протёр кулаками глаза. На месте клуни возвышалась куча хлама, над которой курчавился столб пыли. Во дворе, кто где лежали разведчики, присыпанные разным мусором. На Мустафе, прикрывая его голову, валялась мокрая от гнили доска.
В ушах сидел звон. Старший лейтенант потряс головой, стараясь избавиться от него — звон не проходил. Но вот сквозь этот назойливый болезненный звук прорезался чей-то крик, прорезался и тут же исчез.
— Подъём, славяне! — с трудом тряся головой, просипел Горшков. — Обстрел закончился.
Сквозь звон вновь прорезался чей-то встревоженный крик. Старший лейтенант, пошатываясь, стряхнул грязь со штанов, с гимнастёрки и выдавил телом дверцу изгороди, выбрался наружу.
Над крышами домов поднимался серый слоистый дым — горел то ли сам штаб, то ли один из домов, находившихся рядом, дым медленно поднимался над улицей, скользил по воздуху, закрывал солнце, расползался на лохмотья, будто гнилой.
— Разведчики, за мной! — старший лейтенант попытался выдавить из глотки горячий комок, но тот не подался, Горшков закашлялся, согнулся едва не до колен, сплюнул себе под ноги. Ноздри резало от вонючего запаха взрыва, в глазах плавали слёзы. Он стёр их рукавом гимнастёрки — не дай бог, увидят разведчики.
Улица была подметена взрывной волной — ни одной соринки, даже камней, обломков кирпичей и тех не было — всё сдуло. Горшков, пошатываясь, придерживая рукой кобуру пистолета, больно хлопавшую его по боку, побежал к штабу.
Штаб был цел, только выбито несколько окон, да разворочена крыша, у крыльца стоял растерянный, с бледным лицом и свежей царапиной на щеке — посекло осколком стекла, — майор Семёновский и смотрел в противоположную от штаба сторону.
Старший лейтенант глянул туда. Две хаты точно легли под снаряд, на их месте зияла дымящаяся воронка, и были разбросаны окровавленные тряпки, да ещё две хаты за пределами ямы были превращены в обычный мусор. Из груд разбитого хлама лишь призывно торчали тонкие шпеньки труб. «Ведь там же завалены, — Горшков поморщился болезненно, — лю-юди… Их надо раскопать. Срочно!»
В спину старшего лейтенанта кто-то с силой толкнул. Он оглянулся — Охворостов.
— Ну что, старшина? — просипел Горшков.
— Беда какая, товарищ старший лейтенант… — Охворостов ткнул нехорошо подрагивающей рукой в дымящуюся воронку, голос у него сник, стал чужим. — А? Беда какая… Здесь же наши девочки лежат.
— Господи, — в тон старшине, неверяще прошептал Горшков, — это же было случайное попадание…
— Случайное, — покорно повторил старшина.
— Может, их дома не было, может, снаряд не зацепил, пронесло, может, — с неожиданной надеждой проговорил старший лейтенант, — может, в штаб вызвали, или они на котлопункт отлучились? — он оглянулся на онемевшего, безмолвно стоявшего Семёновского — бледность, натёкшая в лицо майора, не проходила. — А, старшина?
— Нет, — Охворостов отрицательно покачал головой, — чудес не бывает, товарищ старший лейтенант.
— Да, — голос у Горшкова вновь сбился, наполнился нездоровой сипотой, — чудеса — это только в сказках.
Старшина кивнул.
Земля около воронок, а в самих воронках ещё сильнее, — не только дымилась, от неё исходил колючий жар. Как от печи.
— Давай, старшина, за мной, — старший лейтенант повёл головой в сторону двух больших груд мусора, оставшихся после справных хат, — искать кого-либо в воронках было бесполезно, а в мусоре могут находиться живые люди. — Подтягивай сюда наших ребят, — скомандовал он старшине.
— Г-гады, сорвали день рождения, — прохрипел Охворостов зло, — такой праздник уничтожили!
— Теперь не до дня рождения, старшина, — проехали мимо.
Они проработали четыре часа, разворошили обе мусорные кучи, разобрали их по тряпкам и дощечкам. Нашли три мёртвых тела: в одной куче старика со старухой; старуха умерла с вязанием в руках — городила спицами толстые тёплые носки на зиму, так с носками в руках и погибла — задохнулась в плотном слое грязи и земли, старик умер более легко, быстро — в висок ему торцом ударила сорвавшаяся с притолоки доска, проломила кость; во второй покоился погибший мальчишка с синим лицом и изодранными в кровь руками…
Пока раскапывали кучи, старшина постоянно косил глазами в сторону воронки, хотя и не переставшей дымиться, но уже начавшей остывать, выпрямлялся, оборачивался, словно бы слышал за спиной чей-то голос, готов был вскинуться обрадованно, но вместо этого болезненно и горько опускал плечи — никто его не звал.
— Ах, землячка, землячка, — бормотал он едва слышно, — чего же ты наделала?
— Не майся, старшина, не гадай — вдруг жива, — сказал ему Горшков. — В штабе нам дадут точные сведения.
Утром в штабе им действительно дали точные сведения, но легче от них не стало — отделение связисток Аси Бульбы погибло полностью.
Вот тебе и драченики с мочениками…
Старший лейтенант вернулся к клуне. Имущество разведчиков было благополучно вытащено из-под останков клуни, сложено в сторонке, стоял там и рюкзак Горшкова, тщательно обметённый веничком-голячком.
— Спасибо, ребята, что раскопали, — сказал старший лейтенант, рассупонил рюкзак — вместо полевого «сидора» он пользовался обычным туристическим рюкзаком с ремешками, клапанами, застёжками и шнурками, достал из бокового кармана фляжку со спиртом — Горшков всегда держал спирт в загашнике, на всякий случай, — отвинтил алюминиевый колпачок, похожий на небольшой стакашек:
— Подходи, ребята, помянем девчонок.
Первым к командиру подошёл Охворостов, глянул старшему лейтенанту под сапоги, а там Пердунок сидит — сосредоточенный, печальный, с обвисшими усами, старшина нагнулся, сочувственно потрепал его по пыльной шкуре. Пердунок был, как человек, — всё понимал, на всё имел свою точку зрения, только говорить не мог.
Охворостов протянул командиру тёмную от времени алюминиевую кружку, на которой острием ножа было выковырнуто «О.Е.С.» — первые буквы фамилии, имени и отчества. Горшков налил старшине немного спирта.
— Подходи, ребята, — голос у старшего лейтенанта был ровен и глух, — не стесняйся, народ!
Пердунок постоял немного около командира, отметился, так сказать и понуро поковылял в сторону. Отошёл метров на десять, покосился на разбитую клуню — отдыхать там было нельзя, — и со вздохом лёг на землю, покрытую толстым слоем пыли.
— Пусть земля будет девчонкам пухом, — угрюмо проговорил старшина.
— Воистину пухом — от девчонок ничего не осталось. Взрыв превратил их тела в воздух, — Довгялло вздохнул.
— Не по-русски это, — заметил Арсюха, скользнул глазами в сторону. — Русский человек должен иметь могилу. Иначе куда идти на поклон?
Арсюха был прав. Но война есть война, она сюжетов не выбирает, судьбы режет как хочет, ножом. Вдоль, поперёк — как придётся…