— Шестнадцать.
— Дай бог, чтоб до тебя очередь не дошла.
На следующий день в райцентр уехала на телегах первая партия мобилизованных. Не прошло и недели, как Никитовка заметно опустела: остались в деревне бабы, седобородые сивобровые деды, морщинистые древние старушки, да пацанва — Шурик Ермаков, окончивший девять классов и перешедший в десятый, человек восемь его ровесников, да те, кто много моложе, кто ходить ещё по земле толком не научился. Этих было побольше.
Спустя месяц и женщины стали уходить на фронт вслед за мужиками. Поначалу всем казалось, что война будет короткой, весёлой, чем-то вроде развлекательного фильма, которые быстро кончится — не успеешь и побывать на фронте, как скомандуют: «Отбой!» Но вот над Никитовкой прогремел первый гром, разваливший ясное дневное небо на несколько черепков, будто глиняный горшок: немцы разбомбили эшелон, шедший на фронт, и заусенчатым осколком был убит один из никитовцев, неприметный вялый парень, — в деревню пришла телеграмма и скорбный тяжёлый плач пошёл по Никитовке, передаваясь от дома к дому, от двора ко двору. Все ощутили вдруг, что война будет страшной, затяжной и что немало ещё кровушки прольётся.
В Никитовке было всего два слабосильных детекторных приёмника — эти чёрные, крытые лаком коробки с ручками и винтами настройки, требовали мощных антенн. Работали они хреново, звук в наушниках был едва различим. Поскольку всю вторую половину июня, начиная с восемнадцатого числа, никитовские мужики были на покосе, никто радио не слушал — вот деревня и проворонила начало войны, узнала о ней вон когда! Сейчас же зевать было никак нельзя, поэтому Шурик Ермаков собрал у себя во дворе пацанов. Был Шурик невысок ростом, угловат, как и всякий парень в его возрасте, узкоплеч, хотя грудь имел крепкую, выпуклую, с прочными крупными ключицами. Каждое утро Шурик занимался с гирей-полупудовкой, до полусотни раз подшвыривал её вверх словно варёную картофелину и бесстрашно ловил за ручку, потому и силу в руках имел добрую для своих лет, и мог поколотить не только ровесника, а и взрослого мужика. Одевался Шурик опрятно, чем немало изумлял своих деревенских сородичей, привыкших не стесняться, если рубаха расстёгнута до пупа или не имеет ни одной пуговицы, пиджак сидит кое-как, одно плечо похоже на конёк крыши и смотрит вверх, другое стесано и округло, будто копна, а брюки постоянно слезают, обнажая красный пупырчатый живот, набитый картошкой, и всё время приходится придерживать их рукой, чтобы окончательно не свалились.
У Шурика же всегда всё было наглажено, чисто, полуботинки сияли так, что когда он шёл по никитовской улице, в них отражались облака, рубашка была застёгнута на все пуговицы, даже на верхнюю, и веяло от парня какой-то незнакомой справностью, командирским духом. Правда, командирство Шуриково в деревне всё же оспаривали два человека. Один из них — угрюмый белобрысый Юрка Чердаков, то и дело схватывавшийся с Шуриком по разным поводам, чаще по пустякам; когда-то он начинал учиться вместе с Шуриком Ермаковым, но теперь отстал — два раза был второгодником. Второй соперник — Шуриков брат Вениамин, крепкий, ладный, такой же чистоплотный, как и Шурик. Был он всего на год моложе, но успел вымахать под потолок, лицо его было скуластым, как у всякого сибиряка-чалдона, открытым, с дерзким взглядом и постоянной усмешкой, словно бы намертво припечатанной к губам.
— Ну? Чего звал? — хмуро поинтересовался Чердаков, войдя в ермаковский двор. — Стряслось чего-нибудь? Или просто так? — оглядел всех, кто собрался во дворе. — А! Давно не видел, что ль, за этим звал?
— Дело есть, — коротко ответил Шурик.
Чердаков сплюнул себе под ноги, как бы показывая, какое плёвое может быть дело у Шурика, и отношение к нему у Юрия Степановича Чердакова будет довольно однозначным. Он хотел было уйти, но всё же передумал и остался. Сел на бревно, потеснив ребят.
— Дела — в Совете народных комиссаров, — пробормотал он недовольно, — а какое дело может быть у… — хотел сказать что-то резкое, но не нашёл нужного слова и замолчал.
Вениамин подмигнул ему, поддерживая, но Чердаков эту поддержку не принял, а может быть, и не заметил.
— Давай, выкладывай своё дело, — потребовал Вениамин.
— Хотя и говорят, что война скоро кончится, — начал Шурик тихим голосом, — а она, вона, — идёт. И, наверное, ещё долго будет идти.
— Главнокомандующий! — усмехнулся Чердаков, сплюнул себе в ладонь, стиснул пальцы в кулак. — За такие разговоры портрет наждаком до красных соплей драят, знаешь? Может, ты ещё скажешь, что мы в этой войне не победим? А?
Шурик снова не заметил чердаковского выпада. Юрка Чердаков уже было приготовился к схватке, ждал, что Шурик кинется на него, а тот — даже внимания не обратил.
— Войне ещё не конец, — продолжил Шурик, не меняя голоса, тихо и спокойно, рассудительным тоном словно знал нечто такое, чего не знали остальные. — Вон, я сегодня «Правду» читал — почтарь из района привёз, там перечислены города, которые немец бомбил — страшное дело! Список полстраницы занимает.
— Ну, до нас немец не доберётся, — подал кто-то голос, кажется, Сенечка Зелёный. — До нас далеко.
— Не доберётся-то не доберётся, — кивнул с серьёзным видом Шурик, и все в этот момент почувствовали, что хоть они и ровесники почти, а всё-таки Шурик как бы старше их. Ермаков сощурил глаза, на лбу его появились морщины. — Не доберётся, да. Но это не означает, что мы должны в стороне от войны стоять.
— Может, роту хочешь сколотить да по долинам и по взгорьям пройтись? — ехидно поинтересовался Чердаков. Вениамин, поддерживая, согласно хмыкнул.
— В общем, братва, нам надо знать, что делается на фронте, — не поддавался на подначки Шурик. — А для этого нам надо скинуться и приёмник купить.
— Приёмники, мне мать сказала, не продают, — заявил Сенечка Зелёный и, несколько ошалев от собственной смелости, даже привстал с бревна. — Она на разъезде была, слыхала там. А те приёмники, что на руках у людей находятся, изымают. Они на фронте, мать сказала, нужны.
Зелёным Сенечку прозвали не только потому, что он щуплым, недоразвитым, несамостоятельным, незрелым каким-то был, нет — его фамилия была Зеленин, вот и пошло, — Зелёный да Зелёный.
— Насчёт радиоприёмников я не слыхал, врать не буду, — сказал Шурик. — Если нельзя купить радио, то надо самим его сделать, можно и детекторный приёмник, фиг с ним, но сильный только. Сводки будем слушать. Не то ведь вон — газеты не каждый день привозят.
— А чего, радио — это дело, — неожиданно согласился с ермаковской идеей Юрка Чердаков, — будем каждый день знать, где Гитлер находится, где наши стоят, сколько танков подбили, сколько самолётов или там… Как это? Трофея сколько взяли, дело хорошее.
Но вот какая вещь — кроме Шурика, в детекторных приёниках никто не разбирался, никто не «петрил» в схемах, на которые даже смотреть было страшно — столько в них много всего запутанного, сложного, вгоняющего в пот, поэтому Шурику Ермакову пришлось самому взяться за сооружение мудрёного механизма. А тут ещё новая забота подоспела — хлеб на полях начал созревать. От крутой летней жары, готовой выжечь всё и вся, мужики его спасли-таки, а вот убирать пшеничку с ржицей им уже не довелось — на фронт ушли.