Теперь капитан Линев как о спасении своей жизни думал о своем истребителе и секретном приборе. И то и другое в случае опасности предписывалось уничтожить. Кнопка самоликвидатора находилась на приборной доске. Даже если бы он выпры-гивал с парашютом, кнопку необходимо было нажать. Только потом выпрыгивать. Замедлитель рассчитан на несколько секунд, которых должно было вполне хватить на то, чтобы покинуть кабину. В воздухе или на земле. Он не сделал этого. Словно не поверил замедлителю.
Парашюта рядом тоже не было. Видимо, его отстегнули во время перевязки. Или он сам освободился от него. Капитан Линев пытался вспомнить все, что мог. Мелькающие внизу верхушки деревьев, открывшаяся, наконец, площадка луга, неожиданно мягкое, почти невесомое скольжение по земле, потом удар. Все. Больше ничего. Если бы луг оказался вытянутым по курсу, а не наоборот, он, пожалуй, смог бы сесть, не повредив машины. Но сделать новый заход он уже вряд ли бы смог.
Снова вверху послышались осторожные шаги. Капитан Линев снял пистолет с предохранителя и пополз к бледному квадрату лаза. Осторожно пропихнул наружу охапку лапника, которой был замаскирован вход, и выглянул наружу. Первое, что его поразило, так это ощущение того, что он снова может двигаться почти свободно. Боль чувствовалась, но она словно окликала, напоминала о себе издалека. Она уже не сковывала тело, не парализовала способностей привстать и даже опереться на раненую ногу. Капитан Линев ощупал ее и почувствовал, что опухоль спала и что повязка стала свободной. Внизу кровь просочилась наружу и засохла коркой.
Он привстал и понял, что никого возле его землянки нет, что сейчас, скорее всего, вторая половина дня. Небо над деревьями хмурое. По листве и коре деревьев струится дождь. Облачность низкая. В такую погоду вряд ли вылетит даже тихоходная разведка. И наша, и немецкая тоже. Ни По-2, ни «шторх».
Капитан Линев вздохнул с облегчением. И тут услышал приглушенные голоса. Только теперь он разглядел едва различимую среди прошлогодней листвы и зарослей подснежников и печеночницы тропинку. Тропинка убегала вниз, в неглубокую лощину, заросшую молодым липником и орешником. Именно оттуда слышались голоса. Он лег на землю и приготовил пистолет. Капитан Линев вдруг понял, что здесь, в лесу, имея всего лишь ТТ, в таком состоянии он вряд ли сможет вести бой. Если пистолет исправен, он сможет произвести несколько выстрелов в сторону противника. Только и всего. Когда он последний раз стрелял из своего личного оружия? Месяца два назад. Когда начхоз Петр Макарыч вдруг приволок пол-ящика трофейного рома. Откуда взялся этот ром? Но без этого рома им было бы туго. Встречали полк ночных бомбардировщиков. Накануне на их взлетную полосу компактно, почти роем, как пчелы, сели две эскадрильи По-2. В ту же ночь одна эскадрилья ходила на задание. Вернулись, к счастью, все. А наутро, вот в такой же дождливый день, в деревне, где квартировал личный состав обеих эскадрилий, устроили вечеринку. «Ночники» уже получили приказ перебазироваться ближе к фронту, на витебское направление. Так что вечер встречи, как это часто случалось на войне, стал и вечером расставаний. Потому и решили гульнуть на всю катушку. За столом он оказался рядом с комэска-1, сероглазой москвичкой в погонах капитана, очень сдержанной и даже строгой. Откружил с ней один вальс, другой. А вести и держать партнершу в быстром танце он умел. Потом в овраге на краю деревни учил ее стрелять из пистолета. Она вдруг сказала ему, что никогда не стреляла из своего нагана. Соврала, конечно. Он ей тоже врал. Врал с легкостью, как в шестнадцать лет. Они выпалили все патроны. Револьвер она держала правильно, плотно обхватив его своей красивой загорелой рукой, но он все равно прижимал ее дрожащие пальцы к рубчатой рукоятке. А потом начали стрелять по немецкой каске из его ТТ. И он снова прижимал ее смуглые теплые пальцы и чувствовал, как дрожит она вся, а не только пальцы.
В лощине замелькали тени. Одна, другая, третья… Их оказалось слишком много. Он решил сделать несколько прицельных выстрелов. Пока они хорошо видны. Пока не залегли. А потом можно будет решить и последнее. У него еще будет время. Несколько секунд. И несколько патронов. Забыть все. Что он хочет жить. Что у него семья, дети. Жизнь спасти уже невозможно, но честь… Для этого, как оказывается, всегда есть несколько секунд. Важно узнать их. Понять, что это именно они и есть, последние, спасительные.
– Ну, зачем ты пришел?
Воронцов посмотрел на нее чужими глазами и ничего не ответил. Она тоже спохватилась. Кинулась что-то искать в сундуке. Потом выбежала в сенцы и вскоре вернулась с небольшим свертком.
Калюжный развернул бумагу и увидел свои погоны. Тут же принялся пристегивать их к своей гимнастерке.
Воронцов еще раз посмотрел на Лиду. Лица ее он не видел. Видел плечи, тугие черные косы, ровно уложенные на затылке. Кажется, она немного похудела. И сразу что-то девичье, хрупкое появилось и в движениях, и в фигуре.
У окна сидели дочери хозяйки и держали на коленях ребенка. Чей это был ребенок, Воронцов так и не понял. Некогда было думать об этом. Местный полицай, которого они должны были взять проводником, оказался больным. К тому же на хуторе, буквально за два часа до их прихода, побывали немцы, и не простые немцы, а, похоже, разведка или, что еще хуже, группа поиска того же самого самолета, который пришли искать и они. Немцы увели проводником хозяйку дома, в котором они сейчас стояли и молча переглядывались, прощаясь друг с другом. И только когда Калюжный, наконец, справившись с погонами, подбежал к сидевшим у окна и разом обнял их, когда девочки начали утирать слезы, а он наклонился к ребенку и поцеловал его в смуглую макушку, Воронцов начал догадываться, чей это ребенок.
– Ладно, прощайтесь, – сказал он, чувствуя, как разом перехватило горло. Он мельком взглянул на Лиду. Та так и продолжала сидеть на сундуке, сжавшись, и даже не подняла головы, чтобы проводить его хотя бы взглядом.
В сенцах он расстегнул верхнюю пуговицу комбинезона, чтобы отдышаться.
Екименков стоял возле крыльца. Одной рукой он придерживал винтовку, а в другой дымилась самокрутка.
– Ну? Никого?
– Никого. Тихо.
– Примак этот, гляжу, знакомый ваш? – кивнул на дверь фельдшер.
– Знакомый. В сорок втором вместе из окружения выходили. Летающий стрелок Ил-2.
– О! Фигура! Как же он тут оказался?
– Сбили. Тут, недалеко.
– А из окружения с ним где выходили?
Воронцов смотрел на Екименкова, рассеянно отвечал на его вопросы и думал совершенно о другом. Но когда фельдшер повторно спросил о выходе из окружения, Воронцов насторожился. Для обычного любопытства эти уточняющие вопросы были слишком необычны.
– Слушай, Екименков, давно у тебя хотел спросить, кто у нас в роте к Лозовичу бегает? Не знаешь?
Лейтенант Лозович в полку исполнял обязанности начальника особого отдела. В каждой роте и в каждом взводе у него были «свои» люди. Те, кто докладывал о настроениях солдат и командиров. Какие разговоры ведут солдаты в окопах, кого ругают, что пишут из дома… Когда стояли под Дебриками, несколько раз Воронцов видел в окопах младших лейтенантов, дознавателей полковой контрразведки. Никаких особых происшествий в роте накануне не происходило, так что и расследовать было вроде бы нечего. Но дознаватели шныряли по ходам сообщения, подолгу сидели в землянках. Воронцов старался их не замечать, даже любопытства не проявлял. Знал, стоит поинтересоваться хотя бы у того же лейтенанта Лозовича, что делают его подчиненные на вверенном ему, старшему лейтенанту Воронцову, участке обороны, тот сразу занервничает, начнет коситься по всякому поводу и без повода. Так что оставалось смотреть на все происходящее и делать вид, что так и должно быть, что после ночи наступает утро, а весной на деревьях появляются листья…