Бальк вспотел, вглядываясь через линзы бинокля в фигуру пешего. Конечно, он. Тот самый. Ошибки быть не может. Бальк запомнил даже особенности его мимики – русский говорил всем лицом, прищуривался, посмеивался, поджимал губы. Это выдавало в нем человека эмоционального, искреннего и, возможно, пьющего.
Мит продолжал стучать лопатой и выкидывать песок на бруствер. Он трудился с тем же усердием, с каким иваны на той стороне болот отрывали свои позиции. Он ничего не заметил. Ничего пока не знает. Вилли, должно быть, тоже благополучно продолжает свой путь в сторону хутора. Генрих храпит. Русских не заметил никто. Только он. Вот и хорошо. Пусть поют птицы и орут лягушки. Он не будет нарушать этой гармонии весеннего леса. Прусская скрипка пусть помолчит… Пусть оркестровая яма звучит так, как звучит она, пока молчит первая скрипка. Спасительный хаос природы.
И вдруг Балька накрыла, словно минометный залп из-за болот, вот какая мысль: он не выстрелил, он узнал в одном из русских разведчиков того самого офицера, который спас ему жизнь и который вместе с Оленухой вправлял ему вывихнутое плечо. И теперь он возвращает ему долг. Но самое главное, при всем этом, было в другом: он не выстрелил потому, что решил не стрелять. Потому, что он может принять такое решение – не стрелять в противника, когда он не угрожает твоей жизни. И тем самым он сохраняет не только жизни русских, но и своих товарищей, которые сейчас сидят в окопе под парусиновым пологом и думают только об одном: что же принесет Райгер им на обед? Хорошо, что Генрих спит, иначе бы он закурил, а запах эрзац-табака, так же как и русской махорки, хороший разведчик тут же уловит за сотню шагов.
Спасительный хаос природы…
Бальк вспомнил Оленуху, эту высокую и стройную русскую, которая вытаскивала раненых из-под огня их пулеметов. Тогда, зимой, в Дебриках, он не выстрелил в нее. Не выстрелил и Пауль Брокельт. Никто не посмел в нее стрелять, пока она, передвигаясь от сосны к сосне, утаскивала в безопасное место своих раненых. Он подумал о том, что русские женщины так же прекрасны, как и женщины его родины. И если они снимут униформу, «остовские» робы и те лохмотья, в которые не без умысла кутают себя, пока они, оккупанты, здесь, на их земле, в их деревнях и городах, и наденут светлые шифоновые платья, то мир вокруг сразу станет иным. Для всех! И для мужчин, и для женщин.
– Все готово, – сказал Мит. – Господин унтер-офицер может проверить.
– Норберт, когда мы одни, можешь звать меня по имени. Мы ведь все здесь равны. Все – товарищи.
– Да, – как-то неуверенно кивнул Мит. Он снял свои очки и тщательно протирал их ослепительно белым платком. Без очков его лицо казалось совсем детским. – Спасибо, господин унтер-офицер. Но я не знаю вашего имени. Простите.
– Арним. Моя родина – Баденвейлер.
– Вы из Шварцвальда?
– Да. Вы бывали там? – Бальк снова перешел на «вы». Возможно, панибратство с подчиненным здесь действительно ни к чему.
– Конечно. И не раз. Но в самом Баденвейлере не приходилось. Прекрасные места. А я родом с севера, с побережья.
Бальк какое-то время смотрел на него. Мит тоже улыбнулся, близоруко хлопая глазами. И это его глуповатое выражение лица, и непорочно-белый платок в его руках, и птичий гомон вокруг, и даже храп ефрейтора Дальке, – все это неожиданно слилось в единый поток, который хлынул в душу Балька таким сильным эмоциональным переживанием, что он закрыл глаза и какое-то время неподвижно, будто оцепенев, сидел в углу окопа.
Мит нацепил на нос свой «прицел», когда русская конная разведка уже миновала луг, редкий сосняк и углубилась в заросли черемушника по краю болота. Стало ясно, что они возвращались. Там, в черемушнике, возможно, спрятаны лодки. А коней они пустят вплавь. Так в прежние времена преодолевали естественные преграды степные воины. Не только разведка, но и целые орды. Им это ничего не стоит. А раненый, видимо, и есть летчик того самого русского истребителя, сбитого над лесом, которого теперь ищут «древесные лягушки». Летная куртка, летный кожаный шлем с гарнитурой. Ранен. Вот почему для него не хватило лошади. Но об этом надо молчать. Пусть самолет и летчика ищут те, кто имеет на это соответствующий приказ. А задача третьего взвода – боевое дежурство на опорном пункте «Малые Васили». Тем более что работы здесь, похоже, прибавляется.
Храп под парусиновой накидкой, под которой бугрилось тело первого номера Schpandeu, неожиданно прекратился. Показалось красное лицо ефрейтора, искаженное гримасой ужаса. Все смотрели на него, ожидая, что же произойдет в следующее мгновение.
– Нет, здесь, в этих болотах, мне долго не выдержать, – сказал Дальке и посмотрел на свой пулемет. – Тем более с такими напарниками, как вы.
– Что случилось, Генрих? – спросил его Бальк. – Тебе опять приснилось что-нибудь неприятное?
– Вот именно. Приснилось. Но так явственно, что мне захотелось по-большому.
Через несколько минут Дальке вернулся. Настроение у него было уже не таким мрачным. Хотя дождь, конечно, портил многое.
– Мне снились русские, – сказал он. – Они подошли совсем близко и уже приготовили свои автоматы. Проклятье! Раньше мне снились исключительно женщины. Со всеми подробностями. Было что вспомнить. Иногда я даже хватался за штаны, не мокро ли. Яйца буквально горели. А теперь… Теперь я снова едва не испортил подштанники, но совершенно по другому поводу.
– И где ты их видел, Генрих? – усмехнулся Бальк.
– Вон там. – И Дальке неожиданно указал в сторону нежно-зеленых ивовых облаков. – Они двигались очень быстро. Так, как будто до нас им нет никакого дела. А мой «сорок второй» заклинило. Я не мог стрелять.
– Ты не смог стрелять, потому что храпел.
Мит засмеялся и тут же отвернулся, чтобы не нарваться на свирепый взгляд первого номера. Но Дальке даже не взглянул в его сторону. Он высунулся из окопа и некоторое время смотрел на гряду ив, на опушку и сосняк.
– Вон там они прошли. Стоило бы взглянуть. Нет ли каких следов. Странный сон.
– Опасно, – усмехнулся Бальк.
– Почему?
– А вдруг они все еще там? Твои русские?
– Да пошел ты!..
Они рассмеялись. Все трое.
Из-за болот снова прилетела мина. На этот раз она завершила свою траекторию значительно ближе к их окопу, так что осколками осыпало деревья и на парусиновую крышу над их головами упала срубленная ветка.
– Они что, нас засекли? – не на шутку испугался Дальке. Как пулеметчик, он знал, что такое охота минометчиков на пулеметную огневую точку. Две мины. Вилка. А третья уже – точно в окоп. Собирай потом по деревьям остатки обмундирования…
Но мина, как и предыдущая, оказалась такой же одинокой. Однако смысла ее прилета мог не понимать только Мит.
Вечер в мае наступает не скоро. Природа, совершая свою церемонию, вначале любуется закатным солнцем, потом, пока еще не торопя сумерек, длит бархатный розоватый свет только что завершенного дня. И только после этого позволяет сумеркам начать свою кропотливую работу.