– Колобаев! – окликнули его другой, видимо, офицер. – Отставить, Колобаев! Отставить!
Но солдат снова открыл затвор, выбросил на пол дымящуюся гильзу, судорожным толчком дослал в патронник новый патрон и так же старательно прицелился. Теперь Бальк разглядел, куда стрелял солдат. В углу лежал, плотно прижав к животу босые ноги, второй номер Штриппель. Он еще двигался. Но очередной выстрел русского освободил его от предсмертных судорог. Штриппель выпрямился и затих. Рядом с ним лежал еще кто-то из расчета Пауля Брокельта. Но ни самого Брокельта, ни Буллерта, ни кого-либо из стрелков он не увидел. Из-под груды кирпичей торчал чей-то сапог с ровными рядами гвоздей. Вот и все, подумал Бальк, и ему стало жалко маму. Он мгновенно представил, как ей принесут извещение о его гибели. Мама, мама… Она не переживет этого. Зачем я здесь? Кого я защищаю в этом проклятом сарае? Какую позицию? И он заплакал от жалости и к матери, и к себе.
Видимо, он пошевелился или издал какой-то звук. Потому что красноармеец Колобаев тут же повернул к нему свое бледное лицо, тем же заученным механическим движением передернул затвор и прицелился. Стальное колечко дульного среза плавало, словно лунный диск, отраженный в черной воде Боденского озера. Сейчас луна взорвется вспышкой огня, и из Боденского озера вырвется пуля калибра 7,62 мм, чтобы высушить напрасные слезы фузилера Балька, бывшего студента исторического факультета Дюссельдорфского университета, сына женщины, год назад потерявшей на Восточном фронте своего мужа. Вместо взрыва послышался металлический шлепок. Осечка! Нет, скорее всего, кончились патроны! Сейчас он зарядит новую обойму и тогда добьет его, беспомощного, умирающего среди обломков кирпича и кровельной черепицы.
Но красноармеец Колобаев вдруг перехватил винтовку на руку и, нагнув длинный штык, сделал шаг к вперед. Бальк понял, что умирать придется не от пули. Его приколют штыком. Зарежут, как теленка, привязанного к дереву.
– Прекратить! Колобаев, черт бы тебя!..
Кто-то сбил с ног идущего к нему со штыком наперевес. Тот упал, нелепо раскинув руки. Винтовку вырвали из его рук.
– Дай мне его! Дай гада! – вопил красноармеец Колобаев, катаясь в мерзлой пыли и кровавом снегу. – Дай мне его – штыком!.. Мне тогда легче станет! Дай, лейтенант!.. Я должен поквитаться!
– Поквитаешься, Колобаев, в бою. А сейчас встань и приведи себя в порядок.
Тот, кого красноармеец Колобаев называл лейтенантом, подошел к Бальку и наклонился над ним.
– Ну что, фриц, не хочешь уходить с нашей земли. Тем хуже для тебя. Сдохнешь здесь, как паршивая собака.
Через минуту снова послышался голос лейтенанта. Он стоял в дверном проеме, где всего несколько минут назад находилась позиция пулеметного расчета Балька, и разглядывал искореженный прямым попаданием сорокапятимиллиметрового артиллерийского снаряда Schpandeu.
– Собрать оружие и выходи строиться! – в следующую минуту скомандовал он.
Солдаты бросились исполнять его распоряжение. Захрустел под сапогами и валенками битый кирпич, заскрипел снег. И наступила тишина.
Бальк закрыл глаза и прислушался к самому себе. Вначале подтянул одну ногу, потом другую. Зазвенели осколки черепицы. Ни позвоночник, ни ноги не повреждены. Он шевельнул рукой, и тут же острой болью пронзило лопатку. Правая работала лучше. Значит, ранило в спину. Шрам на спине – очень красиво. Но его еще нужно вынести отсюда. «Папаша» Гейнце, должно быть, уже далеко. Помощи ждать неоткуда. А с такой раной ему своих не догнать.
Никого из ушедших упрекнуть Бальк не мог. Ни он, с пулей или осколком в лопатке. Ни мертвые. Ведь для того они здесь, в этой каменной крепости, и остались, чтобы задержать иванов, а фельдфебель Гейнце мог увести остатки взвода и вывезти к отсечным позициям раненых. Отсечные позиции…
Он собрал все силы и сел. Нет, его скелет не распался на части. И мышцы, и сухожилия тоже целы. Правой рукой Бальк потрогал голову. Подшлемник оказался сухим. Стального шлема нигде не видно. Видимо, сорвало с головы во время взрыва снаряда. На четвереньках он подполз к Штриппелю. Его второй номер уже окоченел. Бальк приподнял его и сразу почувствовал боль в лопатке. Боль на этот раз молнией прошлась по всему стволу от затылка до пяток. Но он все же смог приподнять тело своего второго номера и снял с него стальной шлем. Под кожаным амортизатором белела какая-то бумага, возможно, письмо, которое Арнольд написал перед боем и не успел отправить. Он надел на голову стальной шлем своего второго номера и сразу почувствовал себя более уверенно. Расстегнул камуфляжную куртку Штриппеля, нащупал нагрудный карман, сдернул с клапана пуговицу и вытащил солдатскую книжку и все, что оказалось в кармане. Сунул документы в противогазную коробку. Второго, лежавшего чуть дальше Штриппеля, он не узнал. Тому наполовину снесло голову, от лица не осталось почти ничего. Один подбородок. Плохо выбритый подбородок. Помощник адвоката всегда брился тщательно. «Когда я бреюсь, – говорил он, – я мысленно брожу по улицам своего любимого Кельна». «Возвращаться» из родного города назад, в вонючую траншею, он никогда не торопился. Значит, это Пауль. Он расстегнул пуговицы и отыскал его документы. Затем, в противоположном углу, нашел еще одно изувеченное осколками тело. Документы он запихивал в противогазную коробку. Почему русские не обыскали тела его товарищей и не забрали солдатские книжки? Он подумал об этом уже в лесу, когда выбрался из деревни. Теперь Бальк шел следом за канонадой. Доносилась она со стороны Яровщины. Значит, ему туда, к Яровщине. Если бы лейтенант приказал обыскать убитых, пристрелили бы и Балька. Или закололи штыком. Чтобы не обшаривать живого. Значит, лейтенант подарил ему жизнь и во второй раз. Как это ни странно, выворачивать карманы живого гораздо неприятнее, чем обшаривать окоченевший труп. Труп принадлежал уже не человеку, конкретному Ивану или Гансу, а войне.
Воронцов бежал по дороге вместе со вторым взводом. Правее цепью продвигался первый взвод. Лейтенант Петров, вернувшись из Дебриков, возбужденно доложил, что деревня полностью очищена, что захвачено трое пленных, что последняя группа немцев засела в каменном сарае и их выкуривали оттуда с помощью «сорокапяток». Артиллеристы сделали несколько выстрелов через дверь и окна.
– Какие потери, Петров? – спросил лейтенант Воронцов.
– Двое убитых. Трое ранены. И еще. – Петров нервно ворохнул плечом. – Колобаева приходится чуть ли не под руки водить.
– Что с ним? Контужен? Струсил?
– Да нет. Озверел. Раненых немцев перестрелял. Когда патроны кончились, со штыком кинулся.
– Колобаев? Это из орловских, что ли?
– Да он из-под Орла, Новосильского района. Семью у него там каратели положили. Отца, мать, троих младших братьев.
– За что ж семью расстреляли?
– Обычная история. – Петров закурил. Пальцы его дрожали. – Партизанам ярку зарезали. Те пришли ночью, постучались. Давай, хозяин, что можешь. Кто-то стуканул. В деревне, знаешь, всякий народ живет. Утром – жандармы. В сенцах нашли свежую шкуру. Им бы хотя бы зарыть ее…