— Книга старая, — тихо, словно самой себе, проговорила Сью, пролистнув пожелтевшие страницы.
Книга оказалась рукописной и более старой, чем она даже могла предположить. Всматриваясь в витиеватые строчки, Сью уже медленнее перевернула одну страницу, другую, третью. Задержалась взглядом на каком-то рисунке… Сью почувствовала, как кровь резко ударила в виски, как несколько раз громыхнуло в груди сердце и, казалось, остановилось, застыло… Едва не выронив книгу из дрожащих рук, она судорожно раскрыла ее на первой странице, вчитываясь в текст титульного листа…
Сью вдруг резко вскинула голову и заговорила со мной так эмоционально, так сбивчиво, что я подумал, у нее помутился рассудок. Единственное, что я смог разобрать в ее словах, так это нечленораздельное: «Не может быть».
— Тихо, тихо, — я постарался успокоить ее, положив руку ей на плечо, но она выпучила на меня глаза и затараторила, заикаясь:
— Кар… кар…
— Сью, что с тобой? — я уже не на шутку перепугался за нее, присел рядом.
Сама поняв, что выговорить желаемое не получается, она раскрыла книгу и ткнула пальцем в рисунок. Человек, стоявший на коленях возле пещеры, в мольбе протягивал руки к явившемуся ему божеству. Тело человека покрывали изодранные лохмотья, а божество высилось над ним в белой, ниспадающей до щиколоток сутане с вытканным на груди большим красным крестом и венком из странных крохотных желтых цветков на голове, надетым поверх темных волос…
— Карденас, — наконец выдавила Сью. — Это описание чудесного явления Христа Карденасу… Понимаешь?
Признаться, я не понимал, какая связь между этой книгой и Карденасом, а потому отрицательно мотнул головой.
— Эта книга… — девушка уже окончательно взяла себя в руки и теперь восторженно смотрела на меня: — Это книга Мануэля Карденаса! Понимаешь! Он лично написал ее для своих последователей. Его жизнеописание — о явившемся ему чуде, о его скитаниях, последующей праведной жизни и выпавших на его долю невзгодах…
Отзвук далекого взрыва и взметнувшийся затем в небо столб черного дыма возвестили нам, что Рико и Ник справились с поставленной задачей, а еще через десять минут мы увидели мчавшийся в нашу сторону пикап.
* * *
— Щенок, — молчаливо сидевший до сих пор Харрингтон резко повернулся к Бобби и, не совладав с кипевший внутри него злостью, влепил юнцу затрещину.
— Аайя! — Бобби вжал голову, прикрывая ее ладонями от посыпавшихся один за другим ударов. — За что?
— Все из-за тебя, — процедил сквозь зубы Харрингтон. — Из-за твоего постоянного нытья «Грохнем ее! Грохнем, сучку!»
— Ты же сам… сам… — Бобби испуганно выглянул из-под руки. — Избавимся от суки, говорил!
Харрингтон навис над съежившимся юнцом, мрачно взирая на него сверху.
— Ты же сам… — челюсти Бобби клацнули от очередного удара.
— Сам?! — он уже не мог остановиться, все больше распаляясь с каждой секундой. — Из-за тебя! Из-за твоей извечной нетерпеливости… — Он обеими руками вцепился в ворот рубашки Бобби, в ярости сдавил ему шею. — Урод! Нетерпеливый урод! Надо было потом, потом! — Харрингтон зашелся в буйстве, таская мальчишку за ворот из стороны в сторону. — Позже! Понимаешь, позже! А сейчас что? Что теперь сейчас? — В диком бешенстве тряс он мальчишку, мотал его, словно тряпичную куклу, пиная ногами.
Бобби пытался что-то ответить. Он хрипел, вены на лбу его взбухли, лицо сделалось в миг пунцовым. Пальцами он отчаянно пытался ослабить хватку, расцепить душившие его руки, но сил не хватало. Глаза его выпучились, рот беспомощно ловил воздух. Харрингтон не замечал. В ярости он бессвязно орал, оглашая округу полными ненависти воплями. Голос его срывался то в хрипы, то в визг, а он все больше заходился в истерике, продолжая с силой сдавливать шею юнца…
Ярость исчезла вдруг, словно и не было ее. Он разжал пальцы, попятился, с удивлением глядя на валявшееся под ногами тело. Бобби лежал вполоборота к нему, уткнувшись лицом в песок. Харрингтон окликнул его. Тот не ответил, даже не пошевелился. «Вот всегда ты так, — пробормотал Харрингтон. — Обидишься, отвернешься и сопишь». Попытался вспомнить, чем же обидел парня — смутные картинки… вспылил немного… затрещину дал… поругал чуть… Харрингтон сделал шаг, склонился над ним, заглядывая через плечо в лицо. Бобби насмехался над ним, передразнивая — высунул язык, да смотрит мимо не моргая. Муха села ему на щеку, поползла вдоль брови. Харрингтон пригнулся ближе:
— Вставай, Бобби, — легонько ткнул парня пальцами в плечо. Голова Бобби безвольно мотнулась, вспугнутая муха лениво взлетела, пожужжала немного вокруг и вновь опустилась ему на лицо. Харрингтон в ужасе отпрянул: — Бобби… что ты?.. — испуганно запричитал он, глядя на вывалившийся изо рта язык, кончик которого утопал в песке. — Ты вставай… давай… сядь… ты… нет… О, Господи! — Он вспомнил. Обхватив голову руками, упал коленями на песок, согнулся в рвотном спазме…
В пещере не оказалось богатства, на которое они так рассчитывали. Опустошение было первым чувством, которое Харрингтон испытал, глядя на покрытый тонким слоем песка деревянный ящик. Ему даже не нужно было открывать его. И так видно, что чертову ящику лет сто пятьдесят максимум, а значит, он не мог принадлежать конкистадорам. Харрингтон молча взирал, как Бобби откинул крышку, и начал доставать оттуда разное барахло — коробочку с патронами для «винчестера», дюжину консервных банок, с датой выпуска «1883 год», флягу, полуистлевший китель с нашивками сержанта 9‑го кавалерийского полка… Либо здесь застряли кавалеристы, гонявшиеся в позапрошлом веке за враждебными апачами, либо сами апачи, отобрав все это у кавалеристов, припрятали. Они часто поступали так, чтобы не таскать с собой лишние вещи — прятали их то там, то здесь по всей пустыне, забирая по мере надобности.
Бобби с интересом разглядывал каждую вещь, медленно вертя ее в свете фонаря, и Харрингтон почувствовал, как внутри него нарастает бешенство. Он так рассчитывал, так надеялся, что наконец добрался до манящей цели! Когда вдруг раздался крик Бобби: «Я нашел!», у Харрингтона защемило сердце. Столько лет искал эту скалу, столько лет искал спрятанные в ней сокровища, а теперь стоял подле них, и оставалось только сделать шаг, протянуть руку, ощутить пальцами холодок сверкающего металла, сжать его крепко — и он уже твой, и ты несказанно богат, и никто больше не властен над тобой, потому что теперь ты власть, ты сила, и мир лежит у твоих ног… Харрингтон мотнул головой, стер ладонью со лба выступившую испарину. «Почему, почему? — мысли смешались. — Не должно так…». Пролезая в расщелину, он уже считал, что жизнь его изменилась, и теперь отказывался признать, что все вернулось на круги своя. Руки его дрожали, уголок правого глаза продолжал подергиваться…
— Хватит, — гаркнул он, и увлекшийся Бобби в испуге вздрогнул. — Хватит, — уже мягче повторил Харрингтон. — Здесь нет ничего. Надо настроить оборудование, — он развернулся к выходу из пещеры. — Идем.
Бобби понуро захлопнул крышку ящика и побрел следом за ним.