Я припомнил слова Белоногова: «Он избавился от ножа». Мне показалось, Валентин чего-то недосказал, как будто у него на языке вертелось предупреждение: «Мой тебе совет, Паша: не вставай у него на пути». Собственно, если я адресую те же вопросы Михайлову, получу идентичные ответы: «Не вставай на пути…»
Еще раз вдохнув аромат, исходящий от Михайлова, я приклеил майору другой ярлык: мускусная крыса. Не нравился он мне, и я ничего с этим не мог поделать.
Михайлов был более откровенен, чем Белоногов, который как бы стал на место Михайлова: оказался в стороне — безучастный и неподвижный. Майор только что не потер руки:
— Ну вот и все.
— Что — все?
— Мы нашли человека, который убил Аннинского, угрожал и шантажировал его жену.
— Вы нашли труп, — подкорректировал я. — Итого в этом мутном деле три трупа. Кто-то подтасовал карты, вот они так и легли. Ты опер, и думаешь так в силу своей привычки.
— Что ты можешь знать об операх?
— Ты, видно, забыл или не знаешь, что несколько лет я проработал оперуполномоченным в Следственном комитете военной разведки. А Виталий был тем человеком, с которым я и ходил в разведку.
Теперь я не заметил, как сплел рассказ, в котором было все: правда, боль, ненависть, чувство освобождения…
…За город двух ингушских ублюдков, на счету которых было четыре трупа и четыре же искалеченных семьи российских военнослужащих, мы не вывозили — хотя это был первоначальный план. Один из них — по имени Руслан — жил на окраине города. Располагая оперативной информацией о местонахождении подозреваемых по адресу Руслана, мы с Виталиком вооружились и приехали на место на «уазике-буханке»; его Аннинский увел с условно-штрафной стоянки при штабе УВД; главное, что он не числился в угоне и мы могли вернуть его на место, «как будто ничего не было».
Мы были в шлемах с длинным, защищающим горло забралом, вооруженные АК-74 с приборами для беспламенной и бесшумной стрельбы. Стоя плечом к плечу и двигаясь разнонаправленно — он прямо, а я спиной вперед, мы превратились в отличную мишень, зато приобрели круговой обзор и в оперативности могли опередить противника. А если бы мы разделились и координировали действия друг друга по радио, превратились бы в разобранный танк: башня в одном месте, корпус в другом. Улица тонула в темноте. А здесь, во дворе этого богатого дома, хозяева которого не любили собак, а к людям относились как к собакам, горели вполнакала светильники, демаскируя нашу «паучью» пару. Поэтому мы выбирали по возможности затененные участки двора. За машиной гостя (его звали Хасаном) — «Мерседесом Гелентвагеном», угнанным по заказу из Центральной России, мы с Виталиком сделали остановку, прислушались. Из дома доносилась восточная музыка, перекрываемая мужскими и женскими голосами. Дом был поделен на две части, но не на мужскую и женскую половину, как в большинстве традиционных восточных домов, а на молодежную и «остальную». В последней, окнами выходящей в сад, жили родители Руслана.
Следующую остановку мы сделали непосредственно у крыльца, по обе стороны которого стояли, как на страже, высокие, похожие на гигантские рюмки вазоны. Слева от крыльца раскинулся жасминовый участок. На его благоухание было наплевать Хасану. И он вместо того, чтобы смыть пыль с колеса своего «мерса», помочился на жасминовый куст. Я находился в полуметре от него и терпеливо ожидал окончания этой водной феерии. И когда он тряхнул членом и застегнул ширинку, я тихонько спросил у него:
— Ты кончил? А то нам надо начинать.
Поймав его взгляд на себе, я придавил спусковой крючок «калаша». Плотная очередь вспорола бандиту бедро, пах, живот, грудь и голову. Я поднимал ствол и прошивал свою жертву так, как будто расстегивал на ней «молнию»: из Хасана только что не полезли внутренности. Этот сукин сын, проливший кровь наших товарищей, оказался таким живучим, что только вмешательство Аннинского положило ему конец: Виталик отстрелялся ему в голову двумя короткими очередями.
Приборы бесшумной стрельбы, установленные на наших автоматах, бесшумными были условно. Ствольная коробка не могла сдержать лязга блока с затворной рамой. Нас все равно услышали. Смолк один голос в доме, другой, кто-то приглушил музыку, и она стала фоном к нашей операции. Аннинский чуть нервно шепнул мне: «Я требую продолжения банкета», и мы покинули временное убежище. В дом мы входили уже спина к спине, плотно, буквально до скрипа пластин в наших бронежилетах. Нас втянуло в короткий коридор. Прямо — дверь в старшую половину, направо — точно в большую комнату молодежной половины. Виталик повернул направо, я пятился за ним, прикрывая его. Мне не обязательно было видеть то, что видел он, меня в таких случаях не раздирало любопытство. Отморозки, встречавшие нас, поверили в свою безнаказанность, как в бессмертие, и встречали нас с лицами заговоренных от свинца горячего и клинка холодного. Но первая же очередь из автомата сняла с них всю магическую силу и выбила дурь из головы. Руслан успел вытащить пистолет, с которым не расставался даже на горшке. Аннинский отстрелял ему точно в голову. Когда я очередью из своего автомата загнал родителей Руслана обратно в их половину и «оглянулся посмотреть», я не увидел ни капли крови на лице этого 23-летнего урода, только несколько свежих открытых язв — на щеке, под глазом, на лбу. Он моргнул раз, другой и рухнул на пол с прямой спиной, как будто был привязан к шесту. И только тогда из его раны зафонтанировало, выбрасывая вверх струи горячей, пенистой крови. Я включился в работу и прострелил ноги двум другим парням, чтобы не дергались. Аннинский уложил на пол размалеванных подруг, ударив длинной очередью у них над головой. На обратном пути мне пришлось утихомирить отца Руслана, разбив ему голову. Я ударил его в лицо каской, а когда он отшатнулся от сильного удара, врезал еще и прикладом.
В общем и целом мы отработали чисто и тихо, просто, без «спецэффектов», и на «буханке» же вернулись на базу. Утром следующего дня мы покинули эту некогда автономную, сожительствующую с Чечней республику — наша командировка закончилась. Поздно вечером, когда я, валясь с ног от усталости, добрался до дома, по ящику увидел новость, принесшую мне полное удовлетворение: возле своего дома неизвестными был убит начальник местной милиции полковник Магомедов. К его смерти наш следственный комитет никакого отношения не имел. Но его смерть была вопросом времени: полковник, из высокого дома которого был виден Кремль, нажил врагов и среди «наших» и среди «ихних». Назавтра мы с Виталиком встретились в пивной, нажрались и поругались. Я набил ему морду. Через час мы снова стали друзьями — водой не разольешь. А буквально через месяц наш следственный комитет прекратил свое существование, и его осколки упали в милиции, в таксомоторном парке, в офисе детективного агентства… И мы стали встречаться все реже и реже.
— Так вот, я скажу тебе для начала, кто такой опер, — продолжил я, наплевав на плавный переход от одной темы к другой, но несколько изменив мнение о Михайлове в лучшую сторону: он умел слушать. — Это человек, который способен правильно и быстро осуществить практические задачи: розыск, задержание и тэдэ, и тэпэ. Вон над телом Сергунина корпят твои коллеги. Они тоже хотят побыстрее и правильнее решить задачу. Но что, если Сергуна подставили? С Аннинской снимут подозрения, ей изменят меру пресечения — на подписку о невыезде, снимут охрану. И тогда настоящий убийца завершит свою работу. Знаешь, порой правильно и быстро ну никак не получается.