Волк отпрыгнул, а неподалеку мелькнула еще одна серая тень, потом еще и еще. Стая смыкалась все ближе и ближе вокруг выдохшейся после долгого перехода жертвы.
— Обойдетесь! — милиционер вскинул пистолет и сделал несколько выстрелов в голодных хищников. На тех это не произвело ни малейшего впечатления. — Ну, блин, санитары леса. Только вас мне не хватает.
Погожин сделал еще выстрел, и опять промахнулся.
— Черт! Патронов на вас не напастись, — он повернулся и стал продираться через топкую поляну: единственный проход, оставленный ему волками. Хищники с удивительной легкостью затрусили вслед, потихоньку сокращая дистанцию.
Несколько раз Станислав брал в руки тяжелый трофейный меч и отмахивался от слишком наглых врагов, но сил его хватало ненадолго.
Волки подобрались на расстояние вытянутой руки, скалили зубы и тихонько рычали. Погожин через силу ускорял шаг, время от времени хватаясь за кобуру. Но стоило ему вытащить пистолет — зверье моментально скрывалось за ближайшими кустами и кочками, выжидательно поблескивая оттуда глазами.
Небо потихоньку начало светлеть. Хищники, обиженно поскуливая, отстали, оставив Станислава наедине с очередной болотной прогалиной и чередой высоких сосен за ней. Погожин собрал остатки сил для последнего рывка, выбрался на сухое место, сгреб с земли разбросанные тут и там омертвевшие ветки, щелкнул зажигалкой, свернулся, мелко дрожа, калачиком и стал ждать тепла.
Костер вскоре разгорелся, языка пламени высоко заплясали, освещая все вокруг, но Станиславу было уже все равно — он уже не чувствовал тепла, не чувствовал холода, тело его перестала пробивать дрожь, а сознание неспешно уплывало в мягкое, спокойное небытие.
— Эй, ты кто?
От толчка переохлажденное тело пронизала резкая боль, заставившая Погожина вздрогнуть и разлепить глаза.
Над ним стояла невысокая, крепко сбитая женщина в сером выцветшем сарафане с топором в руке.
— Я ищу Еглизи, — с трудом разлепив губы, прошептал милиционер.
— Никак русский? — удивилась женщина. — А платье чудное.
— У меня в Еглизях тетка живет…
— Эй, не спи! — затормошила его женщина. — А ну-ка, вставай!
Погожин недовольно застонал, но его заставили подняться и куда-то повели, поддерживая под плечо. Каждый шаг, каждое движение отдавались болью и бывший патрульный непрерывно скулил, как подбивший лапу щенок. Поднимать веки тоже оказалось больно, и он так и шел — с закрытыми глазами.
Вскоре под ноги попались ступени. Станислав позволил отвести себя наверх, уложить на лавку, раздеть, завернуть в сухое колючее одеяло.
— На, выпей, — в руки сунули миску с чем-то горячим и ароматным. Погожин, не чувствуя ожога, проглотил все до последней капли. — Теперь сюда иди… Полезай на печь.
Милиционер забрался на широкую ровную поверхность, прикрытую каким-то тряпьем.
Снизу шло приятное тепло, сверху его согревало шерстяное одеяло. Однако, стоило телу хоть немного отогреться, как его опять стала бить беспощадная крупная дрожь.
* * *
Артура Конанова тоже била дрожь — но уже от боли. После допроса его сняли с дыбы, обмазали раны каким-то снадобьем и оставили в покое, обильно откармливая и давая вдосталь вкусного сладковатого напитка. Однако студент все равно никак не мог придти в себя от пережитого ужаса и еще больше — от понимания того, что ужас это может повториться.
— Бежать! Отсюда нужно бежать!
Спустя четыре дня после пытки он смог более-менее передвигаться по камере, громко стеная от боли в плечевых суставах, и все пытался найти выход. Однако стены из серого кирпича проковырять не имелось никакой возможности: ложку дед ему принес деревянную, в камер кроме жухлой соломы ничего не имелось, а в карманах обыскать которые тюремщики забыли, имелось только два стольника, десятка и наполовину израсходованная зажигалка. До окна на высоту трех с половиной метров Артур не допрыгнул бы и в здоровом состоянии, а сколоченную из толстых досок не смог бы выбить и Шварценеггер]
— Думай, Артур, думай, — подзуживал сам себя Конанов. — Ты же умнее их на целых пятьсот лет! Должен быть выход, о котором предки и не догадываются.
И выход нашелся! Как-то холодным утром студенту захотелось развести костерок — и он сразу сообразил что против огня деревянная дверь бессильна! В качестве растопки можно пустить солому, а зажигалка у него есть — предки до подобного инструмента еще не допетрили. С трудом дождавшись вечера, Артур свалил всю имеющееся в камере солому к тяжелой створке, щелкнул зажигалкой и отступил к противоположной стене, глядя как по желтым стеблям заплясали веселые огоньки.
Небо наконец-то затянуло серой пеленой облаков, принялся мелкий, нудный дождик, больше похожий на крупнозернистый туман. Засечников перемена погоды только порадовала — путешествовать в доспехах стало не так жарко. А вот новоприобретенный смерд с семьей тут же скукожились и начали стучать зубами. Из всего имущества у Ждана имелось только тонкое, потертое шерстяное одеяло — да и то он отдал бабе, которая завернула в него ребенка.
Миновав Замежье, Зализа оставил свой небольшой отряд на поляне отдыхать, а сам на одном коне отправился к Волошинской усадьбе. Не доезжая до нее пару гаков, опричник спешился и, ведя коня в поводу, лесом подошел почти к самому тыну, окружающему боярский дом.
Волошинские подворники и так постоянно ухитрялись проглядеть визиты засечников, регулярно совершающих объезды земель Северной пустоши, на предмет охоты на станишников, догляда за подозрительными чужаками и сбора жалоб местных смердов о случающемся в округе баловстве. Само собой, не заметили опричника и сейчас, когда он подкрался к усадьбе тайно и остановился в зарослях орешника так, чтобы видеть через распахнутые ворота все, происходящее во дворе.
Жизнь в усадьбе текла своим чередом: вот трое подворников поволокли визжащего хряка к дальней стене — видать отжил свое, нагулял сала. Малая девчонка вышла со двора, сыпанула пшена гуляющим за стеной под присмотром гордого сизого петуха курицам, ярыга принялся таскать к конюшне воду темным от времени ведром. Все шло как всегда, как у всех, как в тысячах и тысячах подобных усадеб, раскиданных по Великой Святой Руси…
Зализа и сам не знал, что он ожидал увидеть. Даже если боярин Волошин и вправду крамолу против государю готовит, либо с колдунами знается — не станет же он своем дворе идолов ставить или капище безбожное устраивать, не станет рать изменническую в своей усадьбе копить. А поежели знался от с чародеями, что на Неве случились, поежели сам их туда тайно привел — про то боярин открыто не скажет, на этой измене его за руку схватить потребно.
Дворню бы его расспросить, смердов али баб бестолковых, которые в крамоле никак замешаться не могут, проговориться о делах странных, выдать барина своего и по умыслу, по глупости способны — вот это не помешал бы.