Охота в период войны была запрещена, ружья сдавались в милицию, и зверье это чувствовало: зайцы появлялись в черте города, а во время выхода в поле мы как-то встретили на дороге огненно-красную лису. Она хорошо выделялась на снегу и подпускала нас близко, а потом отбежит вперед и сядет, как бы дразня нас. Среди нас был заядлый охотник Алексеев, и как же он вздыхал, глядя на лису! Раз мы шли утром в баню, и нам навстречу бежал заяц, так он не утерпел и бросил в него свертком своего белья, выбежав из строя. Все припасенное для бани: нижнее белье, мочалка — полетели по снегу, а заяц-русак метнулся в сторону. Мы все хохочем, а Алексеев собирает свои банные припасы...
В январе наши слушатели из наиболее подготовленных окончили учебу и уехали на фронт, остальные продолжили обучение. А в начале февраля я получил от Клавди тревожное письмо: ее как текстильщицу направляли на работу в Среднюю Азию. Я писал в политотдел, просил, чтобы не посылали мою жену, потом от имени начальника училища послал служебную телеграмму с просьбой оставить жену в Вольске, но ничего не помогло, — Клавдя написала, что ей уже установили срок отъезда. Тогда я снова попросил у командования училища отпуск, и мне дали его дней на десять. Вечером того же дня я выехал из Костромы. План у меня был довольно напряженный: в Фурманове получить согласие отца Клавди на переезд к нему, потом выправить разрешение на въезд в город, с ним в Иванове получить разрешение на въезд в область, и потом в Вольске поручить разрешение на выезд и приобретение билета. В Фурманов я приехал вечером, и тесть быстро согласился на переезд дочери с сыном к нему. Рано утром я был в горсовете, и у ответственного секретаря по оформлению въездов быстро получил требуемый документ. Вечером я выехал уже в Иваново, где остановился в семье брата на окраине города, и утром к 9 часам пришел в приемную председателя облисполкома. Ровно в девять председатель начал прием посетителей. Я попал первым, доложил свою просьбу, он ответил: «Все ясно» — и сказал секретарше: «Дайте товарищу майору лист бумаги и ручку — пусть напишет заявление. И выпишите пропуск на имя его жены с сыном». Я написал заявление и отдал вместе с другими документами секретарше, она вошла в кабинет председателя и скоро позвала меня. Председатель облисполкома вел разговор с летчиком, но прервал беседу, вручил мне пропуск, а потом наложил резолюцию на моем заявлении. Все это заняло не более 10 минут. Я поблагодарил этого внимательного человека, пожелавшего мне успеха в деле, и вышел из кабинета. Я никак не ожидал, что так быстро получу пропуск, — такой четкой, без волокиты, работы в годы войны я уже не встречал. Никакого сравнения с тем, что мне устроили после войны в Одессе ответственные за въезд в город люди!
У меня до отъезда в Москву был целый день — раньше поезда не было, и я решил посмотреть кинофильм «Фронт» по Корнейчуку. Картина взволновала меня своей правдивостью, смелой критикой недостатков в ведении войны. Только страна и правительство, уверенные в своих силах, могли пойти на такую критику в столь тяжелый период. Вечером я получил билет и выехал в Москву, — а вскоре был уже в Вольске. Здесь мне предстояло много хлопот: получить право на выезд, оформить билет, сдать багаж, рассчитаться с квартирой. Шли уже четвертые сутки моего отпуска! Днем в управлении отдела НКВД я получил визу на билет для семьи, а в училище — литер на багаж и на билет. Мы с Кдавдей спешно упаковали багаж (за войну она кое-что продала, включая мой патефон и пластинки) и вечером выехали из Вольска навсегда. Я довез семью до Фурманова и утром следующего дня уехал в Кострому. Опять пришлось догонять в учебе, но я с этим успешно справился. Учеба теперь пошла еще лучше: на сердце было спокойнее, хотя на новом месте моей семье пришлось нелегко. Вскоре я опять стал одним из самых успевающих.
Наша учеба шла напряженным темпом. Много времени уделялось отработке умения вести наблюдения при артстрельбе и вносить правильные поправки. Это делалось на миниатюрном полигоне, что имелись в классах каждой группы. Здесь мы набивали глаз для расчетов в ведении стрельб всех видов и всякими снарядами. Дело у нас шло хорошо. После майских праздников мы вовсю почувствовали приближение завершения нашей учебы: начинались зачеты и строгие экзамены. Все, что требовалось для проверки, я сдавал только на «отлично». К июню оставались письменные работы по тактике, артиллерии и практические стрельбы. Письменной работе по тактике предшествовал устный зачет с оценкой знаний. Вся группа находилась в классе, и преподаватель по своему усмотрению вызывал слушателей для ответа и после ответа объявлял оценку, но из класса не отпускал. Так мы просидели шесть часов. Меня он спрашивал последним и нашел для меня вопросы, которые никому не задавал. Ответил я быстро, и он поставил мне «отлично». Письменную работу писали тоже шесть часов, а кое-кто и дольше; здесь я сумел получить единственная отличную отметку в группе. Успешно я сдал и теоретическую часть артиллерии. Теперь оставалось показать способности артиллериста на практике — на стрельбах.
За время учебы мы, слушатели, дважды участвовали в тактических учениях: первый раз в конце августа, а второй в зимнее время. Весь личный состав участвовал в форсировании Волги. В моей памяти остались теплая августовская ночь, переправа в глубокой железной лодке через Волгу, осветительные ракеты над рекой. Потом нам объявили, что мы изображали пехоту и свою задачу выполнили. Второе тактическое занятие было зимой, в мороз, перед выпуском нашего первого потока, с артиллерийскими стрельбами выпускников. И вот теперь, летом, мы выезжали в тот же район на стрельбище. Салмин попал в расчет для обслуживания 122-мм гаубицы, а меня назначили командиром 76-мм орудия, но пришлось выполнить и функции наводчика, так как в расчете не было более подготовленного к этому слушателя. Цели менялись для каждого стреляющего, а часть наиболее подготовленных слушателей находилась на НП.
Мы выехали из Костромы на грузовике со скамьями по бортам и прицепленной пушкой ЗИС-З. Ехали по шоссе в направлении на Сусанино — кругом была тишина и безлюдье. Остановились на огневых позициях, — и тут же начались боевые стрельбы. Каждому стреляющему планировалось дать по четыре выстрела снарядами. Целый день я провел у орудия, двое обслуживали телефон: один принимал команду стреляющего, а другой передавал ее на огневые позиции. Все стреляющие в этот день выполнили стрельбы успешно. Короткую июньскую ночь с сумеречной пеленой в 2–3 часа мы провели на огневых позициях, а с рассветом стрельбы продолжились. Салмин стрелял из гаубицы и отстрелялся хорошо, после этого меня вызвали на НП, где, кроме нашего преподавателя, находились начальник учебного отдела майор Сучков и начальник цикла артиллерии полковник Карбасников. Они и указали мне цель. По ее расположению к орудию это была цель для стрельбы с большим смещением. Обычно артиллерийские стрельбы ведутся в условиях, когда цель отклоняется в сторону от плоскости стрельбы вправо или влево (если взять направление от цели к батарее), а разрыв выводится к цели по дальности — изменением прицела, а по боковым отклонениям — поворотом орудия. Но при большом смещении — все наоборот: батарея оказывается справа или слева от стреляющего, и разрыв при недолетах или перелетах выводится на цель не изменением дальности стрельбы, а поворотом орудия вправо или влево, а боковые отклонения от цели — изменением прицела.