— Господин епископ, — донесся до него жалобный голос. — Господин епископ… Мое имя Бенджамин. Я сын сапожника из Веллингтона. Англичанин. Мне показалось скучным всю жизнь тачать сапоги, и я сбежал из дому. Я был юнгой, потом учеником скульптора в Аризио, в Италии. Там я научился фокусам и стал выдавать себя за ученого алхимика. Я знаю семь языков и умею читать на двух. Я не умею изготавливать золота. Пощадите меня, господин епископ.
— Все в руках Господа, сын мой, — торопливо ответил епископа. — Молись ему, и если ты не лжешь, он пошлет тебе смерть.
— Я еще слишком молод…
— Тогда я могу обещать тебе очень долгую жизнь, — не удержался от саркастической усмешки хозяин замка. — Но ее будет трудно назвать счастливой.
Священнослужитель еще раз пробежал глазами текст в раскрытой «Книге Могли», потом вышел на свободное от инструментария место перед очагом, взял выкатившейся из огня уголек и быстрыми, уверенными движениями нарисовал пятиконечную звезду, соединив кончики лучей дополнительными линиями. Прошелся вокруг, выверяя правильность рисунка. Затем вернулся к верстаку и развернул согревающие плачущего ребенка тряпки. Тот затих, видимо, ожидая, что сейчас его прижмет к груди мама и начнет кормить.
Епископ заколебался. Из свитков, сохранившихся со времен языческого Рима, он знал, что богам наиболее приятна та жертва, в ходе которой человек подвергается наибольшим мучениям. Но на страдания нужно время, а ему так не терпелось начать свой опыт!
Священник взял в руку нож для рубки костей, занес его над головой и с такой силой вонзил в нежную грудь младенца, что клинок глубоко вошел в старые сосновые доски. Плач оборвался. Убийца не без труда вырвал нож, схватил тщедушное тельце на руки, бегом добежал до пентаграммы и стал окроплять намеченные линии горячей кровью — прямо по белым оскаленным черепам. Младенческой крови оказалось мало, и епископ мял мертвого младенца изо всех сил, словно из губки выжимая каплю за каплей. Когда тело иссякло, он положил девочку в самый центр рисунка, запалил в очаге свежий факел, вернулся за стол и громко прочитал, тщательно произнося букву за буквой:
— Иом а тнемелуес те трассийбо арднеивед ем иуг' ербмос тирсе л иси еннеив еуг ксеуев едж! — епископ швырнул в мертвое тело факелом, но в тот миг, когда тот почти попал в цель, пламя внезапно погасло, и во время мига ослепления мраком оказалось, что убитой девочки в центре пентаграммы больше нет.
* * *
— А! — Настя испуганно вскинулась в постели и мертвой хваткой вцепилась в спящего рядом Никиту Хомяка.
— Ты чего, родная? — сонно отозвался тот, подтягивая одеяло на плечи.
— Он идет! Никита, он идет!
— Да кто идет? — на этот раз плечистый мужчина открыл глаза и, сладко зевнув, вперился взором в супругу.
— Я не знаю… Но я чувствую, я чувствую его! Он силен. И он страшен. Он придет сюда, на нашу землю, на остров Перуна.
— Остров кого?
— Отца варяжского… — женщина притихла и испуганно зашарила глазами по сторонам.
— Это он, что ли идет?
— Нет, он спит…
— И нам того же не помешает, — сварливо отозвался Хомяк и снова опустил голову на подушку. — Спи.
В небольшой избушке, притулившейся на берегу Невы, опять наступила тишина.
* * *
Погасший факел откатился в сторону, и от него по подземелью прокатилась волна холода. Неясная тень скользнула по потолку, метнулась к завешанному в углу ходу в пещеру, вернулась обратно и стремительно нырнула за спину главы епископства.
— Ты здесь, Лучезарный? — неуверенно спросил хозяин замка.
В ответ послышался клокочущий смех:
— Ты думаешь, ваш Лучезарный только и думает, как поскорее примчаться на зов какого-то смертного?
— Но в книге написано о том, как вызывать демона Тьмы!
— И это правильно, — смех превратился в шелестящий шепот. — Но только книга эта написана еще тогда, когда о Люцифере никто ничего не знал…
Звук смещался вправо, влево, вверх, становился то громче, то тише, и епископ Дерпта наконец взмолился:
— Где ты, демон?!
— Я здесь… — голос, казалось, разорвался прямо в черепе священника. — Чего ты хочешь?
— Я… Я раб Сатаны, и я хотел воплотить его в этом мире, призвать его на тысячелетние царствие….
Громогласный хохот заставил епископа зажать уши:
— Ты хотел смертью младенца послужить тому, кто предал своего Создателя ради того, чтобы научить вас добру и злу? Чтобы научить вас любви и счастью? Несчастный… Пройдет всего два десятка лет, и ты покинешь это тело, чтобы предстать перед ним. Ты можешь хоть примерно представить себе, какая кара ждет тебя за эту смерть? Или за муки вот этого маленького, глупенького, жадного человечка, насаженного на ножи, но защищенного от гибели? — по телу снизу вверх щекотно пополз вкрадчивый детский голосок:
— Тебе сказать, что ждет тебя, смертный?
— Нет… — епископ почувствовал, как его обуял ужас. Он понимал, что незнание будущей кары все равно не спасет от нее, но надеялся таким образом ото двинуть ее хоть ненамного. — А что нужно сделать, чтобы услужить Сатане?
— Странно, — бархатистый женский вздох шевельнул волосы. — Еще мгновение назад ты называл его Лучезарным… — послышался добродушный смех. — Чтобы услужить этому духу, следует воспользоваться тем, чему он вас научил. Нужно быть счастливым. Нужно просто прожить отпущенный век счастливым человеком. Прожить счастливым самому, а не делать несчастными других. — Демон опять рассмеялся. — Согласись, есть некоторая разница? Но смертные так глупы…
— Если я стану счастливым, он простит мне мои прегрешения? — с надеждой вскинулся священник.
— Не знаю, — шепот темной лужицей растекся по полу. — Я не питаюсь падалью… Меня интересуют только живые…
— Ты хочешь забрать мою душу?
— Я сам душа… — дохнул в лицо холодом дух Тьмы. — Зачем мне еще одна? Я хочу забрать твое тело.
— Зачем тебе тело?
— Я бесплотен… А мне нравится тоже ощутить на губах вкус винограда или горячей еды, пройти через оргазм простого смертного в момент продления рода, ощутить на себе, что такое усталость или страх. Мне хочется иногда получить того, чего я не имел уже тысячи лет: плоти!
— Ты хочешь отнять мое тело?
— Я хочу, чтобы ты отдал мне его сам, — на этот раз дух говорил спокойным, уверенным тоном откуда-то с правой стороны. — Если тело отнять, оно становится дерганым и неестественным. От него невозможно получить удовольствие.
Дерптский епископ ощутил острую потребность отойти к верстаку с пыточным инструментом и взять в руки шило для прокалывания мышц. Он вышел из-за стола, мучительно пытаясь сообразить, зачем ему это вдруг понадобилось. Тем временем левая ладонь с растопыренными пальцами опустилась на оставшиеся после младенца тряпки, правая занесла над ней шило…