— Пали!
На затравочные отверстия посыпались искры, и бомбарды одна за другой оглушительно жахнули огнем. Латники испуганно присели, закрывая уши, а маленькие чугунные ядра ударили в толстые дубовые ворота, проломив в них дыры, каждая размером в голову.
— Пали! — более тяжелые длинноствольные пищали снимать оказалось дольше, но их мощный залп оказался как нельзя кстати, выбив нижние углы воротных створок.
Епископ положил ладонь на плечо своего воина и сжал пальцы с такой силой, что тот даже присел, оглянувшись на своего господина, но руки скинуть не решился. В эти мгновения священник благодарил Господа за то, что тот вразумил его отдать воинов в руки молодого, но хорошо обученного военачальника, а не вести их в бой самому.
— Пали! — бомбарды ударили еще раз, разлохмачивая ворота.
Кавалер Иван прекрасно представлял, как сейчас в крепости мечутся полураздетые командиры и пушкари, как торопятся добежать до ворот, но это уже не имело значения, поскольку через считанные минуты створки рухнут, и защитить их не успеет никто. С момента поднятия караульным тревоги и до приведения крепости в полную готовность к обороне проходит не менее часа — а этого часа он русским не даст!
— Пали! — в ворота снова ударили пищали, снося их с петель, и проход крепость теперь защищали не ворота, а груда щепок, лишь чудом сохраняющая свое прежнее подобие.
— Мой первый город, — тихо произнес сын великого магистра, обнажая меч. Русских не могло спасти уже ничто. — Последний раз, пали!
Б-ба-бах! — словно железный молот ударил по голове, отшвыривая в сторону. Кавалер покатился по покрытой изморозью траве, замер, видя перед лицом огромной, бархатисто-черное, покрытое мелкими, острыми искорками небо и поразился огромной, бесконечной тишине, в которую погрузился мир. Он обнял свою голову, он стучал по ней кулаками, не чувствуя боли и не понимая, почему она вдруг достигла таких неимоверных размеров. Подбежавшие латники подняли его, поставили на ноги, но ни единого звука в мире все равно не прозвучало. Он увидел ошметки человеческих тел, вколоченную в железную каску голову, подрагивающие ноги, обутые в деревянные туфли.
Тут его взгляд упал на ворота города — ворота раскрытые настежь, поскольку последний залп снес створки начисто, и туда можно было входить строем, ничего не боясь, с барабанной дробью и развернутыми знаменами. Но никто на штурм не шел.
— Вперед! — закричал командующий, и не услышал своего голоса. — Вперед! — указал он мечом на открытые ворота. — Вперед, трусливые волки, вперед, порождение греха, вперед!
Неожиданно он снова упал, и от удара о землю звуки неожиданно возвратились снова. Он удивился налетевшему шелесту ветра, тихому позвякиванию оружия, испуганному гомону вокруг.
— Вперед! — закричал он еще раз, и поразился тихому, еле слышному хрипу, вырвавшемуся из горла.
Кавалер схватил кнехта, помогающего ему подняться, за пышные складки рубашки и прохрипел в лицо:
— Трубача сюда! Играть сигнал к штурму.
Воин убежал, спустя пару минут вернулся назад вместе с трубачом.
— Играй атаку! — протянул к нему руку, меча которой уже не было, рыцарь, и горн наконец-то запел, бросая войска вперед.
Ландскнехты радостно побежали к воротам, размахивая палашами, но тут воротные башни внезапно выплюнули густые облака сизого дыма. Пехотинцы начали падать: отлетать назад, сгибаться в поясе и заваливаться на землю, красочно раскидывать руки в стороны и проворачиваться на месте.
— Играй отступление, — схватил горниста за локоть рыцарь, и внезапно снова осел вниз.
Когда он очнулся, стоял яркий и солнечный морозный день. Кавалер Иван лежал на земле, шурша кипами соломы, а рядом стояло несколько орденских рыцарей и дерптский епископ. Командующий армией приподнялся на локте, бросил торопливый взгляд в сторону русской крепости. С его места были видны разбитые ворота, которые осажденные уже успели завалить какими-то толстыми деревянными колодами, кольями, вымазанными в земле бревнами, вязанками хвороста и массивными камнями и прочим подручным мусором. Было видно, как сейчас образовавшуюся кучу русские поливают водой.
— Я долго лежал? — негромко спросил рыцарь.
— Не меньше трех часов, брат, — отозвался барон фон Гольц.
— Я ничего не помню из того, что случилось… — пожаловался командующий.
— Мы почти собрались взять этот паршивый городишко, — доложил барон, — но тут одну бомбарду разорвало, бомбардиров разнесло в клочья, еще нескольких наемников покалечило или убило. Тебя тоже откинуло на полсотни шагов, брат, и мы все думали, что ты погиб. Но ты поднялся и приказал трубить штурм.
— Это я помню, — кивнул кавалер, и схватился за голову из-за резкого приступа боли. — Кажется, русские бомбардиры успели прибежать к пушкам.
— Ты приказал играть отступление, брат, и упал без чувств.
— Да, мы упустили время, — выдохнул сын Кетлера. — Скольких мы потеряли?
— Перед воротами осталось восемнадцать ландскнехтов.
— Да, они успели, — повторился кавалер Иван.
— Но почему, почему мы не продолжили штурм? — не выдержал епископ. — Солдаты почти входили в ворота.
— Они умирали в воротах, — поправил его командующий, откидываясь обратно на солому. — Я знаю это, хотя и не видел. Во всех крепостях ворота остаются самым уязвимым местом, и их защищают лучше всего. В воротных башнях наверняка стоит несколько бомбард, которые умеют стрелять только по дороге, ведущей в город, но стреляют часто и много. Мы могли прорваться, пока русские бомбардиры не проснулись, но теперь… Теперь они убьют восемь из десяти тех, кто подойдет к воротам. У нас слишком мало людей, чтобы захватить селение такой ценой. Завтра мы начнем рыть циркумвалационную линию и начнем атаку тихой сапой. Придется пока остановиться лагерем в этой деревеньке… Как ее?
— Подкурье, — напомнил епископ.
Сына великого магистра осторожно переложили на повозку, что служила для доставки пищалей, и повезли назад. Командовать вставшими в виду крепости отрядами из полусотни вооруженных мушкетонами наемников и сотни ливонских латников из епископской армии остался Аугуст де Толли вместе с бронированным кулаком из двенадцати дерптских дворян.
В разоренной деревне истошно вопил в каком-то из домов одинокий младенец. Зарезать его рука ни у кого не поднялась, но и забирать его было некому. На земле, распятая между изгородью и бревенчатым сараем лежала привязанная к колышкам обнаженная девка лет пятнадцати. От души попользовавшиеся ею победители так и забыли свою жертву на улице и сейчас падающие на тело одинокие снежинки уже не таяли, а волосы и ресницы покрывала седая изморозь.
— Очистите мне крайний дом, — брезгливо поморщившись, распорядился епископ. — И уберите трупы на улице.
Один из охраняющих его воинов послушно кивнул и удалился.
— Вы тоже ступайте с ним, — отогнал остальных телохранителей священник и в гордом одиночестве двинулся к прибрежным камышам. Оглядевшись и убедившись, что его никто не видит, он тихо позвал: