Никита сказался, что сыт, и опричник, нарушая божьи заветы, но экономя время, поел мерзлой ветчины с луком и чесноком прямо в седле, после чего пустил коней в широкий намет. Зимний день короток, а ночевать в деревне Кельмимаа, как звучит на чухонском языке название «Земля мертвых» ему совсем не хотелось.
Украв день, зима зато надежно спрятала все ямы и канавы, а потому по сравнению с летом путь можно было заметно сократить: миновав Поги, Семен не стал делать крюк вокруг Никольского болота через Анинлов, Тярлево и Березовый россох, а сразу повернул на мелководную реку Винокурку, по ней, по окрепшему льду поскакал к Ижоре и дальше, на Неву.
Крест часовни возле устья, подле чухонской деревушки, показался где-то спустя четыре часа после начала скачки. Перекрестившись, опричник вывел коней на невский лед и повернул направо, к Кельмимаа, но спустя несколько минут затормозил. Близились сумерки, а с нею с новой силой всплывали в памяти зловещие слухи, что окружали странную деревню напротив единственного на Неве острова.
— Ну ее, — махнул рукой Зализа, натягивая поводья. — У чухонцев крещеных переночуем, а утром до места доберемся.
Он поворотил коней и перешел на шаг, прислушиваясь к дыханию коней. Прежде, чем они доберутся до деревни, жеребцов нужно успеть выходить, восстановить им дыхание. Тогда и напоить можно будет сразу, и овса насыпать.
Те годы, когда опричник не покидал седла своего верного Урака, отмахивая на нем по тридцать верст в день, прошли вместе с гибелью коня. На теплой конюшне боярина Волошина, в усадьбе которого обосновался Зализа, стояло два великолепных туркестанских жеребца и три кобылы умопомрачительной красоты, купленных угодившим в застенки Харитоном у известного усть-вымского конезаводчика крестьянина Щукина, благодаря своим коням скупившего столько окрестных земель, что теперь он имел поместья поболее, чем у иного родовитого князя. На этих красавцах Зализа, как и сам боярин, выезжал только в короткие дневные поездки, их самих размять, да этаким богатством покрасоваться — а на ночь неизменно возвращал в тепло.
В холодной же конюшне, под огороженным от ветра навесом стояли, обрастая толстой зимней шерстью, такие же красавцы, выращенные и обученные ратной работе уже здесь, в Замежье. Породистые туркестанские жеребцы отличались от боевых русских коней тем, что были способны проходить за день до ста верст — но после двух-трех дней такой скачки нуждались в нескольких неделях отдыха. Когда-то это помогало степнякам в их набегах на русские рубежи: налетев и пограбив, они недосягаемыми уходили далеко в родные просторы, на роздых. Но вскоре упорные русские ратники научились догонять их на своих крепких скакунах, проходящих за день вдвое меньше, но, благодаря заводным коням и хорошему корму, умеющих делать это постоянно на протяжении недель и месяцев.
С тех пор породистые степные кони в основном начали приходить на Русь уже в качестве дорогого товара, и боярин, собираясь совершить не очень дальнюю стремительную ездку, теперь седлал не кряжистого воронежского или муромского жеребца, а узкомордого «турка».
К тому времени, когда кони отдышались, устье Ижоры осталось по левую руку и опричник, перекрестившись на возвышающийся над часовней крест, свернул на поляну перед несколькими темными рубленными избами, громко позвал, закрыв ладонью рану на горле:
— Антип!
Вскоре у одного из домов отворилась дверь, выглянул взлохмаченный мужик с длинной седой бородой. Крещеный чухонец был в селении старостой — за выплату тягла государева отвечал, за сохранение в исправности лесных тайников, за поведение односельчан тоже он спрос держал.
— Принимай гостей, Антип, — спрыгнул на землю опричник. — Коней оботри, попоной накрой, в тепло не ставь. Боевые лошади, к улице приучены.
— Помилуй, боярин, — испугался чухонец. — Нет у нас теплых сараев. Даже кур и свиней пришлось в дом увести.
— Вот в освободившийся сарай и поставь.
Здесь за коней Зализа уже не боялся. За годы служения государю на здешних рубежах он трижды отгонял от этой деревни непрошеных гостей, одиножды поймал заведшегося неподалеку татя. Чухонцы знали, чем занимается на Неве опричник, знали, за что платят тягло царю, и государева человека уважали. Тут всегда можно было отдыхать спокойно, не боясь крамолы или недогляда. И самого накормят досыта, и коням ячменя не пожалеют.
* * *
Прослав, раб кавалера Хангана, рыцаря дерптского епископства, разгрузил сани во дворе замка, взял лошадку под уздцы и повел ее к воротам, поминутно опасаясь повелительного окрика сенешаля. Однако тот или отвлекся, следя чтобы Харитон и Бронислав аккуратно складывали привезенные из леса дрова, или вправду не успел придумать для серва новой работы.
Крестьянину удалось благополучно покинуть прямоугольный внутренний двор и он, радостно свалившись в сани, облегченно тряхнул вожжами:
— Н-но, пошла кляча!
На самом деле восьмилетняя Храмка была не то что не клячей, а крепкой и сильной кобылой, исправно работающей и в поле, и в повозке. Кроме того, за свою жизнь она успела принести четырех жеребят, из которых господин забрал только трех, а четвертого милостиво разрешил продать и оставить себе половину вырученных артигов. Одним словом, не кляча, а кормилица, и Прослав иногда с ужасом помышлял о том, что лет через десять ему придется задуматься о покупке нового коня. На какие деньги? Это уже сейчас нужно начинать откладывать с каждой продажи толику серебра, или умолить господина рыцаря, чтобы тот позволил очередного жеребчика оставить себе и вырастить для хозяйства.
С этими думами серв остановил за поворотом дороги сани и пошел вперед проверить упряжь, да заодно соседей с ближних хуторов дождаться, чтобы не одному к дому ехать. Али господский приказчик работу для них все-таки нашел? Прослав осторожно почистил ноздри кобылы от намерзших там льдинок, и тут как раз заскрипели полозья подъезжающих саней.
— Ну что, мужики, домой пора? — воротился к саням Прослав.
— Оно и вправду пора, — согласился Харитон. — Да только холодно ноне что-то. Не заглянуть ли нам в епископский кабак у Соскаверы? Согреемся, да и поедем.
— Епископский кабак, то дело богоугодное, — глубокомысленно изрек Бронислав, и все трое рассмеялись.
Кабак в местечке Соскаверы принадлежал, правда, не епископству, а Кокаверскому монастырю, но сервы особой разницы не чувствовали. Принадлежащий хозяину день они уже, считай, отработали, дел по хозяйству на сегодня не намечали, солнце еще высоко: так почему бы и не посвятить пару часиков теплому вину и застольной беседе?
Лошади, словно почувствовав хорошее настроение возничих, поспешили трусцой, выбрались из заиндевевшего господского сада и вывернули на берег бескрайнего Чудского озера.
— Эх, хорошая моя! — Прослав потянул к себе правую вожжу, поворачивая сани куда-то в заснеженный простор, и звонко щелкнул Храмку по крупу хлыстом. Кобыла, непривыкшая к подобному обращению, припустила во всю прыть.
— Куда это он? — останавливая сани, недоуменно спросил сам себя Харитон, но тут внезапно понял: нужно обязательно посмотреть, куда это так рванул их сосед. Ведь должна же быть этому хоть какая-то причина!