В фонаре-контейнере оказалось два сообщения, подготовленные Лобовым для передачи немцам. В них говорилось:
«Устроились надежно в разных адресах. Приступили к выполнению задания. Барон дал согласие. Просит десять тысяч в месяц. Дал ему аванс две тысячи. Передаю полученные у него сведения.
Лось».
«За последние три дня из Москвы по Московско-Рязанской дороге отправлено 52 военных эшелона, 12 с войсками, пять с танками, три с артиллерией, семь с боеприпасами, остальные с разным грузом.
Лось».
Зашла Маша. Принесла очередную почту.
— Тут есть срочные. Владимир Яковлевич просил не задерживаться с ответом, — подчеркнуто деловито произнесла она, и, полоснув меня голубизной своих глаз, направилась к выходу.
— Спасибо, — таким же тоном ответил я, не задерживая ее.
После ухода Маши я занялся разбором почты, написал ответы на срочные запросы, передал их в машбюро и вызвал Костина. Вручив мне отчет о встрече с Лобовым и недостававшие материалы по описанию шифра, Костин спросил:
— Может быть еще что-нибудь нужно?
— Нужно, Сергей Николаевич. Многое еще нужно.
— Сейчас на повестке дня все, что Вам известно о руководящем, преподавательском обслуживающем персонале разведорганов и школ противника и особенно подробно о лицах, привлеченных разведкой для подрывной работы в тылу СССР — их имена, клички, приметы, практическая деятельность, характеризующие данные, чему обучаются, возможные сроки и районы направления на задания. Напишите самым подробным образом, так как имеет значение любая деталь.
Отпустив Костина, я посчитал, что наступило время просить санкцию на проведение активных мероприятий, и подготовил соответствующий рапорт на имя руководства. Концовка рапорта совпала со звонком Барникова, приказавшего зайти со всеми материалами по делу Костина.
— Пошли к Петру Петровичу, — заметил он при моем появлении. — Тут все? — спросил он, ткнув пальцем в папку, которую я держал в руке.
— Все, Владимир Яковлевич. Даже больше, есть проект рапорта.
— Хорошо. Как раз это и предстоит обсудить.
Тимов, облокотившись локтями на стол и обхватив ладонями свою большую тщательно выбритую голову, сидел за письменным столом, углубившись в чтение какого-то документа. Он был в форме, которую одевал крайне редко. Ромб в петлице, свидетельствовавший о звании майора госбезопасности, отражал падавший на него свет от настольной лампы.
— Можно, Петр Петрович? — спросил Барников, видя, что шеф не реагирует на наш заход в кабинет.
— Проходите, проходите, садитесь, — ответил он, не меняя позы. — Сейчас закончу.
Мы сели около приставного столика.
Наконец, минуты через три Тимов поднял голову, положил на стол очки, которыми он пользовался только при чтении, и загадочно улыбаясь, сказал:
— А у меня для Вас сюрприз. Ни за что не отгадаете. Выждав минуту, и довольный произведенным на нас впечатлением, он откинулся на спинку кресла, взял со стола только что прочитанный документ и, потряхивая им, продолжал:
— Вы знаете, кем оказался Лобов? Матерым уголовником! Вот, пожалуйста, знакомьтесь, протянул он документ Барникову. Только что принесли криминалисты. По отпечаткам пальцев они раскопали это в МУРе. Там на него очень пухлое дело. Имеет две судимости за ограбление со взломом, бежал из места заключения и находится во всесоюзном розыске. Батя его тоже уголовник, но не нэпман, как говорил он немцам, а расхититель социалистической собственности, приговоренный к длительному сроку тюремного заключения. В тюрьме и умер.
— А фамилия? — спросил Барников.
— Тоже другая — ни Лобов и ни Лосев, а Лыков Федор Ефимович, 1914 года рождения, уроженец и житель Москвы. — В общем, так, с Петром Васильевичем мы договорились, что его надо брать. В этом заинтересован и МУР. Команда Маслову уже дана и его сотрудники ждут только удобного момента.
— У нас, Петр Петрович, тоже есть кое-что новое, — вставил Барников, передавая ему отчет о результатах встречи Костина и Лобова, тексты радиограмм, составленные Лобовым и рапорт на проведение дальнейших мероприятий.
Ознакомившись с документами, Тимов встал с кресла и, прохаживаясь за столом, заявил:
— Я — за! Думаю, поддержит и комиссар. Костин произвел на него неплохое впечатление. Сегодня, когда разговор зашел о нем, он опять сказал: «Кажется, толковый парень».
Подписав рапорт, Тимов добавил:
— Постараюсь не задержать. А Вы исподволь уже готовьтесь. Времени прошло порядком, и есть опасность, как бы Герлиц не стал бить тревогу.
Барников остался докладывать материалы по другим делам, а я пошел к себе. Электрические часы, висевшие над входной дверью кабинета Тимова, показывали четверть первого ночи. Начались девятые сутки с момента выброски немцами Костина и Лобова в наш тыл.
Суматошный день, нервотрепка, наскоро проглоченный обед и пропущенный ужин давали о себе знать. Ощутив слабость, я поставил чайник, заказал телефонный разговор с семьей и прилег на диван. На душе было тоскливо, давали знать работа без выходных дней, постоянное пребывание в здании наркомата, бытовая неустроенность. Но странно, тут же, откуда-то из глубин мозга, ворвалась совершенно другая, новая мысль, зовущая к действию. Она заставила меня подняться с дивана и сесть за стол. Стакан крепкого чая подействовал возбуждающе, появилось желание снова взяться за дела. А их накопилось невпроворот, тем более, что нужно было заниматься и делами находившегося в командировке Ледева, по которым за неделю поступила целая гора почты. К разбору ее я и приступил.
В начале третьего ночи позвонили с междугородней. При очень плохой слышимости состоялся краткий разговор с женой. Она сообщила, что у них все нормально, все здоровы, но живут, как и другие, преодолевая большие трудности в надежде на скорое возвращение домой. На сердце немного отлегло, но работа на ум уже не шла. Под впечатлением разговора вспомнились благодатные довоенные годы, а с ними и многие дни настоящего, безоблачного счастья. Эти воспоминания заставили меня долго ворочаться на диване, несмотря на усталость и желание уснуть.
Утро выдалось серое, туманное. Прошедший ночью обильный дождь сильно увлажнил воздух, через открытую форточку в кабинет врывалась сырость. Пришлось прибегнуть к пирамидону. Проглотив таблетку, я снова лег на диване, хотя пора была уже вставать. Постепенно полегчало, и спустя полчаса я нехотя поднялся, привел себя в порядок и пошел в столовую. Возвратясь в кабинет, сразу вызвал Костина. Он выглядел тоже усталым, бледноватым с набрякшими под глазами темными кругами.
— Что, плохо себя чувствуете? — спросил я.
— Спал неважно, голова побаливает, видимо действует погода.
— Рановато, Сергей Николаевич, в Вашем возрасте на погоду ссылаться. Вот возьмите-ка таблеточку пирамидона, а потом чайку крепкого выпьете, и все будет в норме, — заметил я, ставя электрочайник. — Сегодня нам болеть нельзя, предстоят важные дела.