Я объяснил Ольге, что Сергей недавно вышел из тыла противника. Сейчас находится в резервном лагере на отдыхе и проходит медицинское переосвидетельствование. Освободиться должен через две — три недели. О себе сообщил, что работаю в этом лагере, и когда представилась командировка поехать в Москву, Сергей упросил меня разыскать ее и передать письмо.
Поблагодарив меня, Ольга спросила:
— Когда Вы обратно?
— Завтра рано утром. Если будете писать, то прошу не откладывать.
— Да, да, засуетилась она, я сейчас, сейчас. Только поставлю чайник. Отлучившись на две — три минуты на кухню, прибежала обратно, и. приткнувшись к столу, стала писать.
Представив мысленно ее рядом с Костиным, я с удовлетворением отметил для себя, что они будут отличной парой. Ольга была среднего роста, стройная, изящная, с привлекательными женственными формами юного тела, рельефно выраженными благодаря плотно облегающему их платьицу из простого ситца. Живое, приятное лицо, с ямочками на щеках, курносый носик, умные карие глаза, аккуратно уложенные каштановые волосы, полные чувственные губы — все это в совокупности делало ее по истине очаровательной.
Закончив писать, она смастерила самодельный конверт, запечатала письмо и вручила его мне, сказав:
— Вот, пожалуйста, передайте ему от меня большой, большой привет и скажите, что я жду, И тут же добавила — давайте пить чай, чайник, наверное, готов.
Я поблагодарил, извинился, что не располагаю временем, и стал одеваться.
Перед уходом, окинув взглядом еще раз ее крошечную, не более семи квадратных метров комнатку с весьма скромной обстановкой, но приятную и старательно прибранную, сказал:
— Да, Сережа просил передавать, чтобы о моем визите к Вам Вы пока никому ничего не говорили. Это может ему повредить.
Она удивленно, с какой-то детской наивностью, посмотрела на меня, очевидно, не понимая, чем это вызвано, но ответила:
— Хорошо, я буду молчать и ждать.
— Прощаясь, я пожал ее небольшую, крепкую, горячую руку и сказав, «до свидания», вышел на улицу.
Возвратившись на работу, я сразу же вызвал Костина, хотя было уже довольно поздно. Он показался мне несколько вялым, озабоченным.
— Вам что, нездоровится? Почему такое минорное настроение? — спросил я.
— Да нет, просто устал. Работал над диссертацией.
— Ну и как, поддается?
— Трудно, пока только теория, идеи, предположения, варианты. Без проверки на производстве вряд ли что-либо выйдет.
— Ничего, самое главное — не падайте духом, не теряйте надежды. Со временем будет и практика. Впрочем, оставим эту тему. Вызвал я Вас совсем по другому поводу. Для того, чтобы Вы станцевали. Что так удивленно смотрите, не верите? Вот, пожалуйста, полюбуйтесь — письмо от Ольги!
Помахав им, я, улыбаясь, заметил:
— Пока не спляшете, не получите. Обычай такой. Тем более, что ждет она Вас, да и девушка стоящая. Одобряю!
Костин смотрел на меня растерянно, не понимая, шучу я или говорю правду, и не решался что-либо сказать.
— Ну ладно, Сергей Николаевич, так и быть. Получайте. Плясать будем на свадьбе. Прочтете у себя. Но не забудьте, что завтра сеанс связи.
Отпустив Костина, я вскоре разобрал диван и лег спать, довольный ролью посредника в соединении двух любящих сердец.
Прошло два дня. Наступила дата, которую Костин не забудет никогда. Это было по существу его второе рождение. Запомнилась она и мне. Накануне пришлось крутиться как белке в колесе: то дно, то другое, то третье. И все по вопросу предстоявшего освобождение Костина из-под стражи. Нужно было подготовить жилье, экипировать, обеспечить средствами и питанием, оформить документы, решить многие другие вопросы, связанные с бытовым устройством и т. д.
Решение об освобождении Костина из-под стражи объявил ему сам комиссар. Присутствовали Тимов, Барников и я.
Петр Васильевич на этот раз был в мундире и казался еще более импозантным, чем в штатском костюме.
Предложив Костину сесть, он спросил: — Как чувствуете себя, Сергей Николаевич, как настроение?
— Спасибо, все хорошо.
— А как дела?
— Тоже хорошо, все нормально.
— Мне доложили, что вы работаете над диссертацией. Как на этом фронте?
— Трудновато, многое забылось, приходится начинать с азов.
— Это естественно, понятно, что если есть желание, то все преодолимо.
— Желание-то есть. Меня и там, у гитлеровцев, не покидала эта мечта.
— Тогда, думаю, все будет в порядке, тем более, что в вашем положении предстоят большие изменения, которые, я надеюсь, будут способствовать. Собственно я за этим вас и вызвал.
Комиссар встал, поднялись и остальные. Выждав минуту, Федов взял со стола зеленую папку, не спеша открыл ее и, обращаясь к Костину, сказал:
— Я рад сообщить вам, Сергей Николаевич, принятое руководством Наркомата решение о прекращении против вас уголовного преследования и освобождении из-под стражи. Это, как вы понимаете, является свидетельством большого доверия к вам и уверенности в том, что вы оправдаете его своим честным и преданным отношением к порученному делу. Позвольте сердечно поздравить вас и пожелать всего наилучшего.
Комиссар подошел к Костину и пожал ему руку. От неожиданности и внезапно охватившего чувства радости кровь ударила Костину в лицо, он растерялся, не зная, что сказать, а затем, торопливо поклонившись, выдавил:
— Благодарю вас, гражданин комиссар.
— Да нет, уже не гражданин, а товарищ. Теперь вы имеете полное право на употребление этого слова.
— Извините, товарищ Комиссар, — поправился Костин, еще больше смущаясь, и добавил, — я сделаю все возможное, чтобы оправдать ваше доверие.
— Есть ли у вас вопросы, Сергей Николаевич?
— Спасибо, товарищ комиссар, у меня все нормально, никаких вопросов нет.
— Тогда желаю здоровья и успехов.
— Еще раз благодарю за все.
Когда Костина поздравили присутствовавшие при этом товарищи, мы с ним покинули кабинет. Остальных задержал комиссар для рассмотрения других вопросов.
Перед уходом я спросил Барникова.
— Значит, Владимир Яковлевич, можно действовать, как договорились. Ждать вас не надо?
— Нет, не надо. Действуйте.
— Ну, товарищ «вольный казак», — обратился я к Костину, как только мы вошли в мой кабинет, — давайте прощаться с этими стенами и чтобы больше не попадаться; что тут из вашего имущества еще осталось?
— Да, пожалуй, ничего.
— А книги, конспекты?
— Все там, в камере.
— Тогда пошли.