Book.

Прошло еще полвека, и образованные господа, не желая больше петь дифирамбы научному атеизму, физике твердого тела и безусловным рефлексам, стали увлекаться восточной мистикой, оккультизмом и спиритуализмом и объединяться в теософские общества. Знакомые со Средних веков персонажи, легенды и символы — непривычно прилаженные, облагороженные и напомаженные, как ребятишки сельского арендатора, загостившиеся у одинокой городской тетушки, — зажили новой литературной жизнью.

Именно рафинированная и интеллектуальная эстетика романтизма заложила основы сегодняшней массовой культуры, стала теми дрожжами, на которых взросли молодежные движения хиппи и готов, специфические субкультуры поклонников сюжетно-ролевых игр, исторических реконструкторов, фанатов фэнтези и, конечно же, своеобразного «культа вампиров», всего того, что современные социологи объединяют определением «неоготика».

Ключевой для целого культурологического слоя, связанного с вампирами, стала фигура князя Дракулы. Облагороженный пером Брема Стокера, образ валашского князя остается эталоном классического вампира. Стоит подробнее остановиться на феномене трансформации реального исторического лица — мелкопоместного князька из заштатного княжества у самой границы Османской империи — в культового кровопийцу всех времен и народов. Предпримем попытку сравнить три лица великого и ужасного Влада Дракулы — историческое, литературное и кинематографическое.

Если верить простеньким и несовершенным прижизненным портретам, которые история сохранила для благодарных потомков, реальный володарь непокорной Валахии Влад III Дракул, проживший недолгую, но яркую жизнь с 1431 по 1476 год, вполне заслуживал прозвище «Басараб» [77] , которое ему приписывают некоторые источники.

Свидетельство очевидца: посланник папской курии Николас Модруссе так описывает внешность валашского князя: «Он был не очень высоким, но очень коренастым и сильным, с холодным и ужасным видом, сильным орлиным носом, вздутыми ноздрями и тонким красноватым лицом, на котором очень длинные ресницы обрамляли большие, широко открытые зеленые глаза; густые черные брови делали его вид угрожающим. Его лицо и подбородок были выбриты, но имелись усы, вздутые виски увеличивали объем его головы, бычья шея связывала его голову с туловищем, волнистые черные локоны свисали на его широкие плечи» [78] .

Правители часто получали прозвища по названию местности, в которой им довелось править, или этнической группы, к которой они принадлежали. Трансильвания XV века располагалась частью на территории современной Венгрии, частью на территории нынешней Румынии, так что прозвание «Басараб» означает «румын». Дракул — не прозвище, а скорее фамилия Влада, унаследованная от отца, состоявшего в рыцарском ордене Дракона, учрежденном венгерским королем Сигизмундом в 1408 году, сюзерены Сигизмунда имели право носить орден на шее, чеканить его изображение на монетах.

Происхождение же другого прозвища валашского князя — «Цепеш» или «Тепеш» — менее однозначно — в отношении него существует несколько версий. Слово «цепеш» дословно переводится как «прокалыватель» или «протыкатель», бытует легенда о том, как лихой вояка Влад Дракул в битве с турками одним ударом насадил на пику (или саблю) сразу трех (или пятерых) турок, после чего молодого князя стали называть Цепеш — «Протыкатель». Однако в дальнейшем это героическое прозвище стали переводить как «сажатель» или «коло-сажатель», подчеркивая садистские наклонности князя.

Не лишенный героики, но грубоватый исторический образ Влада Цепеша бесконечно далек от привычного литературного штампа, растиражированного благодаря успеху романа Брема Стокера «Дракула», в котором князь горной Валахии предстает аристократичным, утонченным и исполненным тайного, порочного эротизма, свойственного поздней викторианской эпохе.

Классика жанра: портрет писателя — Брем Стокер. «Один из наименее известных авторов одной из самых знаменитых книг» — справедливо заметил о нем Дэниэл Ферсон. Действительно, всю жизнь Стокер жил среди отблесков чужой славы — антрепренер известнейшего актера Генри Ирвинга, муж одной из самых эффектных и незаурядных женщин Британии — Флоренс Бэлком, поклонниками которой были прозаик Джордж Дюморье, художник Эдвард Берн-Джоунс, даже сам Оскар Уайльд сватался к Флоренс! Он дружил с Конан Дойлом и был принят у королевы Виктории, когда его протеже Генри Ирвинга возводили в рыцарское достоинство. Он прыгнул с моста в Темзу и спас самоубийцу, за что был награжден медалью Королевского общества спасения утопающих. О нем распространяли противоречивые слухи — от обвинения в склонности к гомосексуализму и многочисленных любовных связях с дамами полусвета, ставших причиной «дурной болезни», до причастности к тайным магическим обществам. И только его литературные труды — многочисленные и крепкие — публика встречала весьма прохладно, будь то исторические романы, сказки или детективы. Исключением оказался лишь опубликованный в 1897 году роман «Дракула» — книга сразу же превратилась в событие культурной жизни. Стокер работал над романом с большим тщанием — семь лет он просеивал сквозь мелкое сито собственного таланта фольклорные сказания, труды историков и сочинения беллетристов. Как далеко автор готов зайти в поисках материала для романа? Удалось ли Стокеру установить контакт с настоящими охотниками на вампиров или оккультистами, знающими ритуальный вкус человеческой крови? В годы работы над «Дракулой» он был дружен с известным венгерским ориенталистом и путешественником Германом (Арминиусом) Вамбери, и даже упомянул о нем в романе — дружбой с Вамбери гордится вампиролог Ван Хельсинг. Кроме того, Стокер был близок к мистикам из самого влиятельного европейского оккультного сообщества — ордена Золотая Заря — до такой степени, что многие современники объясняли феноменальный успех романа поддержкой потусторонних сил… [79]

Была ли жестокость Влада Цепеша чем-то исключительно патологическим? Рассматривать этот вопрос следует исходя из традиций и ценностей, бытовавших во время его жизни и царствования, избегая искушения признать реальностью фольклорные и литературные напластования, наложившиеся на этот образ.

Стоит вспомнить, что в XV веке мир разительно отличался от нынешнего. Он еще не приобрел ставшей привычной в Новое время «европоцентричности», а войны за жизненное пространство велись не под цивилизаторскими, а под религиозными лозунгами и отличались чрезвычайной с современной точки зрения жестокостью. Но даже в сравнительно спокойное время жизнь простых горожан не была богата развлечениями, и публичные казни и пытки — еретиков ли, ведьм ли, уголовных ли преступников — представляли зрелище, пользовавшееся у них огромной популярностью. Но традиционные для Европы казни — порка кнутом, обезглавливание, повешение, колесование и даже сожжение заживо — не шли ни в какое сравнение с обычаями принятыми в Османской империи.