– Не хотел лишний раз привлекать к себе внимание…

Борис резко повернулся и встретился с настороженным, но упрямым взглядом Харбинина. И с горечью подумал, что из-за личной драмы он секунду назад чуть было не пристрелил своего товарища; эта случайная шутка про невесту была делом его величества случая, и никто не виноват, что она попала Нелюбову прямо в сердце.

– Приказ следующий, – Нелюбов несколько повысил голос. – Бросать никого мы не будем… тем более, в этом лесу. Вы, Алексей Сергеевич, – Борис посмотрел на Латушкина, – подождете нас здесь. А мы с Павлом Андреевичем постараемся добыть вам какой-нибудь транспорт… или, на худой конец, верховую лошадь, – Нелюбов ободряюще улыбнулся Латушкину. – Держитесь, мы скоро вернемся.

* * *

Через полчаса, когда первые лучи солнца озарили верхушки деревьев, Нелюбов и Харбинин вышли на опушку леса и по прямой, через ржаное поле направились к видневшейся невдалеке деревеньке.

Нелюбов понимал, что появление в утренний час двух военных с нашивками Гвардейского брауншвейгского полка обязательно вызовет подозрение у любого армейского патруля. Но решил рискнуть, считая, что подобный риск оправдан – не бросать же своего раненого товарища на произвол судьбы. Однако Харбинин был против подобного рыцарства, о чем он и заявил Борису, когда они вышли из леса:

– Господин капитан, я имею свое мнение о сложившейся ситуации и считаю своим долгом довести это мнение до вашего сведения…

– Я вас слушаю, Павел Андреевич, – Нелюбов остановился и, старательно сдерживая неприязнь, повернулся к Харбинину. Упрямства и настойчивости ротмистру было не занимать.

– До станции, – Харбинин кивнул в противоположную от деревни сторону, – около пяти верст, мы можем разделиться; один из нас направится в деревню и попытается найти транспорт. А другой продолжит выполнение задания – пойдет пешком на станцию и сядет на поезд, идущий в направлении Лейтена. Борис Петрович, вы поймите, наше появление в этой деревне неизбежно привлечет внимание местных жителей, и они могут сообщить об этом немецким властям. И тогда нас всех арестуют… и здесь же на месте и кончат как русских шпионов. – Харбинин для наглядности жестом обозначил повешенье. – Если же только один из нас напорется на немецкий патруль, то второй, независимо от этой ситуации, сможет выполнить задание и, благополучно прибыв в Лейтен, встретиться с французом и получить у него образец снаряда.

Нелюбов хмыкнул.

– Вы испугались ареста?

Харбинин покраснел от злости.

– Вы забываетесь, господин капитан! Я ничего не боюсь…

– А вы, господин унтер-офицер, совершенно не учитываете тот факт, что немецкие патрули состоят максимум из пяти человек, – я убедился в этом на собственном опыте. И в одиночку справиться с ними будет очень сложно… Да и на станции вам не станет легче, – Нелюбов улыбнулся. – Потому что не учли, что вы сегодня не офицер русской армии, а всего лишь мой ординарец в чине унтер-офицера…

– Я не сказал, что именно я должен буду отправиться на станцию! Это можете сделать и вы…

Харбинин вдруг оборвал фразу на полуслове и посмотрел за спину Нелюбову. Борис оглянулся назад и увидел выезжающую из деревни группу верховых. Прятаться было уже поздно: всадники их заметили и, перейдя на галоп, направились в сторону Нелюбова и Харбинина.

– Вот спор и решился, – Борис кивнул на свое левое плечо. – Держитесь от меня в метре, чуть сзади… в случае огневого столкновения берите на себя двух крайних слева. С остальными я сам управлюсь…

– А давайте предъявим документы? Нас же в Петрограде убеждали, что они почти настоящие… Может, тогда отстанут?

– Не стройте иллюзий, Павел Андреевич, – Нелюбов непроизвольным движением провел по кобуре, где лежал браунинг, и по карману, где находился более привычный для него револьвер. – Наши документы эффективны исключительно на немецких узловых станциях, и выдержат они лишь поверхностную проверку. А эти, – Борис кивнул в сторону всадников. – Будут следовать инструкции и доставят подозрительных людей в комендатуру, где наш с вами маскарад будет раскрыт сразу же после получения ответа из штаба брауншвейгского полка. Хотя… чем черт не шутит! Давайте попробуем…

Борис неожиданно замолчал и закусил губу:

– Их гораздо больше… кажется, нам с вами сегодня не повезло.

Нелюбов с тревогой оглянулся на Харбинина, который, помрачнев, тоже разглядел скачущий в их сторону немецкий военный патруль.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – Нелюбов присвистнул. – Одиннадцать человек!

Харбинин тоже рассмотрел всадников и, достав из кобуры оружие, переложил его за спину, за поясной ремень.

Нелюбов краем глаза заметил эти действия Харбинина, но ничего не сказал. Он разглядел, что одиннадцатым верховым был немецкий крестьянин в синей рубахе и таких же синих штанах. И тот факт, что среди военных находился местный житель, говорил о том, что их ночное появление в лесу не осталось незамеченным.

– Павел Андреевич! Вы видите того штатского? – Нелюбов кивнул в сторону подъезжающих всадников.

– Вижу… наверное, их проводник.

– Понимаете, что это значит?

– Не совсем…

– Это значит, что мы с вами раскрыты, – Нелюбов обернулся к Харбинину и спокойно добавил: – И теперь придется их всех уничтожить…

Ротмистр удивленно посмотрел на Нелюбова, гадая, шутит он или говорит серьезно.

– Всех одиннадцать? Да вы с ума сошли!?

Нелюбов улыбнулся, но ничего не ответил. И не потому, что немецкий патруль был уже рядом; просто та душевная мука, которая терзала капитана Нелюбова с того самого момента, как он увидел в руках Григория Горшкова фотографию своей Вари, наконец-то отступила. К Борису Нелюбову вернулись его привычное самообладание, выдержка и азарт; нет, сама ситуация не изменилась – она осталась такой же, что и прежде, просто сейчас это стало уже не важно…

XI

В последний раз полковник Сиротин и генерал Воейков виделись ровно месяц назад, сразу после того, как Сиротин вернулся из продолжительной инспекторской поездки на фронт. Документ, который этой весной попал к Маннергейму, а затем был передан Сиротину о якобы возможном появлении немецких агентов в самой главной резиденции царя – Зимнем дворце, подлежал всесторонней и обязательной проверке. Понимая всю сложность и крайнюю деликатность подобного действия, полковник Сиротин поначалу пошел по наиболее простому пути, решив, что лучше дворцового коменданта этого никто сделать не сможет.

Воейков тогда с воодушевлением пообещал, что не далее как завтра он по своему ведомству даст команду поднять личные дела всех вновь поступивших на службу с начала пятнадцатого года: таким образом они по-быстрому «вычислят» этих немецких шпионов, а заодно через них узнают и о ближайших планах кайзера.

Но через два дня Воейков позвонил и растерянно заявил Сиротину, что у него на руках имеется список из двухсот сорока трех имен – именно столько человек было принято на службу в его хозяйство за интересующий их период. Эта растерянность Воейкова тогда несколько раздражила Сиротина: полковник понял, что его старый приятель совершенно не представляет себе ни характера подобный работы, ни ее сложности, а значит, и пользы от него в этом деле будет немного. Может быть, поэтому именно сейчас, вдруг вспомнив о том лихом «кавалерийском» маневре Воейкова и отдавая себе отчет, что эта назначенная встреча вполне может оказаться совершенно бесполезной, Сиротин обреченно подумал, что в последнее время сон для него становится или неслыханной роскошью, или же недостижимою мечтой. И больше не зависит ни от времени суток, ни от сложившейся ситуации, а только от важности и срочности дел.