— Не ори! — цыкнул на нее муж. — Услышат! И внизу тихарись, продых там наружу идет. Ну, — он торопливо ее перекрестил, чмокнул в лоб, а потом взялся за руку чуть выше кисти и толкнул вниз.
Марьяна взвизгнула, повисла на руке — он, присев на колени, опустил ее до земли:
— О дитяти думай, люб он мне.
— Не родился же еще… — не поняла жена.
— Все равно уже люб. Держи, — купец принял из рук Степана и опустил в схрон два кувшина и завернутый в тряпицу окорок.
Помощник опустил на яму три широких доски, сверху бросил мешковину, сухой полыни. Вдвоем они начали торопливо засыпать яму землей. Подровняв и затоптав тайник, опрокинули сверху бадью со свиной баландой, добавили оставшиеся после завтрака недоеденные пироги. Хрюшки тут же начали топтаться над женщиной, подбирая угощение и окончательно уравнивая потайной угол со всем остальным загоном.
Купец со Степаном кинулись через двор обратно к дому. Судовой помощник на минуту остановился, почистил штыки лопат снегом, отер рукавом, кинул к воротам, в общий завал.
— Коли сгинем, выберется ли? — внезапно обеспокоился Баженов.
— Главное, раньше четвертого-пятого дня пугаться не стала бы, — Степан выпустил из рукава на запястье кистень. — Цела останется, остальное само решится.
Они вошли в дом, повернули к «скобяным закромам». Двери здесь, можно считать, уже не стало, и ратники удерживали ливонцев только сундуками. Сундуки у Ильи Анисимовича были крепкие, окованные медью — а потому топору поддавались медленно.
— Ну, мужики, — выдохнул Степан. — Дому ноне не устоять. Потому надобно к лесу всем прорываться. Через пролом выскакивать — и в чащобу. Ермил, Прохор, давайте с луками сюда. А мы сундуки сейчас сдернем.
Ждать более было нечего — помощник вместе с еще одним ратником рванули сундук к себе, освобождая дверь. Промелькнула рука с топором — ливонец по инерции наклонился вперед, его тут же втащили внутрь и перерезали горло. Ермил с Прохором пустили стрелы — послышался чей-то стон — и Степан первым ринулся в открытый проем. Следом ратники, потом Илья Анисимович толкнул девок, выхватил саблю, метнулся за ними. Замыкали отряд бросившие луки и схватившиеся за топоры Ермил и Прохор.
— Ур-ра-а! — попавшегося на пути кнехта судовой помощник просто отпихнул в сторону, а бегущие позади ратники добили топорами. По глазам ударил свет — но выжидать, пока стерпится, было некогда. Степан выскочил наружу, его в грудь тут же ударили тонкой пикой с яркими тряпочными кисточками, но колонтарь выдержал, наконечник скользнул по пластине дальше, а ратник взмахнул рукой, и шипастое грузило кистеня с влажным чмоканьем угодило ливонцу в лицо.
За спиной упавшего появился другой ворог, взмахнул мечом — опытный в морских схватках судовой помощник прикрылся чужой пикой, одновременно пуская грузило «по низу». Кистень сам нашел ногу врага — кнехт взвыл. Степан попятился: он пришел сюда не драться один против ста, а просто прикрыть на несколько мгновений купца и уйти следом за ним. Однако справа вырос еще один противник. Ратник кинул кистень ему в голову, но ливонец прикрылся мечом, и ремешок мгновенно намотался на клинок. Прежде, чем Степан успел хоть что-то сделать, кнехт рванул меч к себе, превращая ремень в несколько обрезков, но ратник, воспользовавшись кратким мигом беззащитности врага, шагнул вперед и вогнал под кирасу длинный нож, сделанный им давным-давно из обломка косы. В этот миг клинок де Шербрека описал сверкающий полукруг и подрубил ему ноги.
Степан не почувствовал боли — просто вместо того, чтобы идти, он почему-то начал падать на спину. И увидел, как по снегу к светлому сосновому бору убегают два десятка человек. Вот один из ливонцев поймал за длинную юбку последнюю девку, с хохотом удерживает ее, а баба мечется из стороны в сторону, пытаясь вырваться, и воет, как оголодавший бык. Оглянулся Прохор, ринулся на выручку, замахнулся топором. Кнехт, отпустив девку, перехватил топорище одной рукой, а другой всадил русичу в живот широкий короткий меч. Потом ливонец погнался за девкой, но все никак не мог дотянуться, а потому в конце концов просто ткнул ей в спину мечом. Первый раз попал в ляжку — девка упала. Но настроение кнехта уже испортилось, и он не стал волочь ее за собой. Засадил несколько раз клинок между ребер и заторопился назад к крепости.
Остальные защитники дома ушли в лес. Преследовать их никто не стал — какой смысл терять время на погоню за полуголыми людьми, если в твоем распоряжении весь город? Кнехты один за другим ныряли в угловой пролом, торопясь первыми ухватить самое ценное. С реки им в помощь торопились остальные полусотни. А де Шербрек стоял, опершись на меч, и ждал подхода барона фон Регенбоха и вполне заслуженного разноса.
Крестоносец прекрасно понимал, что русским удалось уйти только по его вине. Это он держал кнехтов немного в стороне от пролома — чтобы не попали под стрелы; именно он, уже понимая, что крепость вот-вот окажется в его руках, не подозвал подкрепление — только ради того, чтобы воины его полусотни успели попасть внутрь первыми и взять первую добычу. Соберись здесь хотя бы половина отряда, обложи они этот лаз с двух сторон, — из язычников не ушел бы ни один.
Четверо рыцарей подошли пешими, Де Шербрек снял шлем и опустился на одно колено:
— Я упустил их, господин барон.
— Мы все иногда ошибаемся, брат, — кивнул командир отряда. — Но крепость вы все-таки захватили, — он оглянулся на свою свиту. — Господин де Кановар, брат. Возьмите четвертую полусотню и расчистите ворота от завала. Скажите кнехтам, что после того, как створки распахнутся, город принадлежит им. Дадим воинам господина до Шербрека немного времени, они это заслужили.
— Да, господин барон, — кивнул крестоносец и призывно махнул рукой своему отряду. Кнехты, хорошо зная, что их ждет, помчались со всех ног.
— Однако я не слышу никаких криков, — удивился дон Регенбох. — Либо наши мужественные воины решили принять целибат, либо…
— Вы думаете, крепость защищало всего двадцать человек? — понял его мысль де Шербрек. — Это легко проверить.
Рыцарь подступил к раненому им русичу, лежащему с переломанными ногами, наступил ему на руку, сжимающую нож, перенес на нее вес всего тела. Язычник громко вскрикнул.
— Сколько гарнизона… стояло… у крепости? — тщательно подбирая слова из языка рабов, спросил де Шербрек.
— Дом это… — морщась от боли, ответил Степан. — Ильи Анисимовича дом. Все до единого ушли, никого вам, выродкам, на потребу не оставили.
— Илия А-ни-си-мов-ич… — по слогам повторил за ним фон Регенбох. — Воивода?
— Руку пусти, — попросил ратник. — Чего боишься, ноги все равно не держат.
— Кто твой хозяин? — повторил вопрос де Шербрек, убирая латный башмак.
— Нет у нас хозяев, — хмыкнул Степан. — Друганы мы все. Дружина у нас.
— Дружина, — это слово поняли все крестоносцы, а фон Гольц тут же сделал и вполне естественный вывод: — Налегке гарнизон улепетывал. Значит, казна войсковая должна остаться. Эй, раб, где твой хозяин прятал казну?