Жертвы Сталинграда | Страница: 32

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

1 сентября я по служебным делам находился в Штутгарте и решил навестить своих родителей и родителей жены. Они жили неподалеку от города. Матери плакали по своим сыновьям, которые сражались теперь где-то в Польше.

Вот и штутгартский вокзал. Повсюду, куда ни посмотришь, гражданские с чемоданами, резервисты, спешащие на свои призывные пункты, и много офицеров — от лейтенанта до полковника. Все в полевой форме: с белым кантом — пехотинцы; с красным — артиллеристы; с желтым — связисты. Офицеры-танкисты — в черных комбинезонах. Летчики — в серо-голубой форме. Иногда в толпе мелькали морские офицеры в темно-синих кителях и в фуражках с золотым ободком на козырьке. На глаза мне попался даже один генерал-майор.

А сколько тут было призывников, солдат и унтер — офицеров! Формы они еще не получили и потому все были в своих гражданских костюмах. Многих провожали жены и дети. Некоторые родственники прощались спокойно и незаметно: пожимали руки, молча обнимались. У других дело не обходилось без слез и причитаний.

Штутгартский вокзал представлял собой весьма пеструю картину. И все же сентябрь 1939 года не походил на сентябрь 1914 года. У населения теперь не было того воодушевления. И заявление Гитлера, сделанное им 1 сентября в рейхстаге, о том, что «сегодня в пять часов сорок пять минут открыт ответный огонь», у многих вызвало шок. Жертвы и лишения войны 1914–1918 годов у многих немцев были еще свежи в памяти. Правда, большинство верили в «счастье Гитлера». Как хорошо и гладко шло все во время присоединения Саарской области, Австрии, Судетской области и Богемского протектората! И зачем только нужно было начинать эту войну из-за какого-то «Данцигского коридора»?..

— Вы спите? — спросил меня вдруг старший лейтенант Мельцер.

— Нет, я сейчас как раз вспоминал, как началась война.

— Почему именно об этом? — Мельцер даже немного повернулся, чтобы не говорить через плечо. — Мы и так уже по горло в дерьме. Зачем сейчас вспоминать об этом?

— Я стараюсь найти причину. Вы помните тогдашнюю речь Гитлера?

— О, я очень хорошо помню ее. Я был тогда унтер-офицером и находился в окопах на Западном валу под Саарлейтеном. В бункере было включено радио. Гитлер подробно говорил о том, что в основе всей его политики лежит мир. И что ни один еще немецкий государственный деятель до него не проводил по отношению к Польше такой сдержанной политики: он претендует только лишь на «коридор» для связи с Восточной Пруссией. И в этом я был полностью согласен с ним да и сейчас придерживаюсь того же мнения. — Все это Мельцер проговорил тоном убежденного человека, в его словах звучали даже нотки гордости.

Да, мои мысли ему неинтересны. Разве мог я заставить его мыслить своими категориями?

— После трагедии, пережитой 6-й армией, я отношусь очень скептично к подобным речам, — осторожно начал я. — Чего только не говорили! В ноябре прошлого года, произнося свою традиционную речь в мюнхенской пивной, Гитлер кричал о том, что с захватом Сталинграда мы овладеем гигантским перевалочным пунктом и отрежем русским пути подвоза тридцати миллионов тонн различных грузов. И я хорошо помню, как он утверждал, будто мы уже сделали это. А вспомните его недавние обещания вытащить всех нас из котла…

— Битва под Сталинградом — совсем другое дело, чем поход на Польшу, — пытался защищаться Мельцер. — Вы помните, как Польша реагировала на нашу скромную просьбу? Польские военные совершили вооруженное нападение на немецкую радиостанцию в Гляйвице и стали передавать мятежные речи на польском языке. Двое суток Гитлер и все члены правительства ждали в Берлине польскую делегацию. Напрасно! Ни один поляк не приехал. Что же еще оставалось делать? Нужно было защитить честь и права Германии! Ну, что вы на это скажете?

— Все это мне известно. Так говорил об этих событиях Гитлер в сентябре 1939 года. Тогда я тоже верил этому. А вот теперь, когда 6-я армия разгромлена… Все, что вы слышали от Верховного командования, — ложь и предательство. Дорогой Мельцер, с нами обращались, как с дерьмом! И вот теперь я пытаюсь взглянуть на наше прошлое другими глазами. Помните хвастливое заявление Гитлера о том, что, начиная с 1 сентября он сам будет выполнять свои обязанности, как простой ефрейтор? А что из этого получилось? Почему он не послал в наш котел Кейтеля? Пусть бы они сами во всем убедились. И уж коль нельзя было нам ничем помочь, предоставили бы Паулюсу право капитулировать. Однако ничего этого не случилось! А теперь ваша очередь говорить, Мельцер.

Старший лейтенант из Эслингена на Неккаре оказался убежденным нацистом и приверженцем Гитлера. Он молчал. Разумеется, Мельцер не собирался так просто отказываться от своих взглядов. Катастрофический разгром 6-й армии, ложные обещания фюрера и бессмысленные жертвы, конечно, нанесли ощутимый удар по его слепой вере. И я уже начинал думать, что с Мельцером происходит то же самое, что и со мной. Однако я ошибся. Мельцер не собирался расставаться со своими старыми представлениями и считал, что Сталинград — это всего-навсего лишь исключение, которое может случиться. Он не хотел быть неверным.

* * *

А поезд между тем все шел и шел. В вагоне быстро темнело. Те, кто лежал на нарах, могли вытянуться, как хотели, зато те, кто сидел, с трудом шевелили затекшими ногами. Болели плечи, ноги и больше всего спина. Я предложил своему партнеру снова встать и постоять. Стоять, тесно прислонившись друг к другу спинами, было легче. Приходилось только следить, чтобы сидящие рядом не заняли твоего места, пока ты стоишь.

Вдруг кто-то закричал, послышалась ругань. Оказалось, один из лежащих на первом ярусе стал спускаться к параше и в темноте наступил на кого-то из сидящих, потом еще на одного. Поднялся крик.

Затем в вагоне снова наступила тишина. Только слышались мерный перестук колес да чье-то храпение. Потом снова кто-то закричал, за ним еще кто-то, и наконец раздался бас майора Бергдорфа. По-видимому, один из сидящих занял лежачее место того, кто встал к параше. Это уже было нарушением привилегий! Но вот возня кончилась.

Мы с Мельцером опять сели и просидели до самого утра, не имея возможности даже пошевелиться, отчего нам казалось, что эта ночь никогда не кончится.

Наш состав тащился к цели, о которой мы не имели ни малейшего представления. Я закрыл глаза, но сон не шел.

О чем я только не передумал! О войне, о довоенной жизни, о Штутгарте 1939 года и, наконец, о последних событиях в Сталинграде.

Что мне, собственно, сказал Мельцер? Ах да, о том, что это — исключение. Разумеется, исключения возможны. Неужели катастрофа немецких войск под Сталинградом — действительно всего лишь исключение в цепи общих успехов Гитлера и всего германского командования?

Я вспомнил недавние победы вермахта. Они как бы убеждали нас в правильности политики Гитлера, хотя для других народов, например, для поляков или французов, эта политика была жестокой.

Для нас, немцев, тогда все шло неожиданно хорошо. После торжественной музыки Листа по радио передавали официальные сообщения о взятии Кракова, Сандомира, Перемышля, Белостока. Сотни тысяч польских военнопленных, сотни захваченных или уничтоженных пушек, танков, самолетов, капитуляция гарнизона Вестерплятте в Данциге, захват порта Гдыня и, наконец, крепости Модлин и Варшавы. За какие-нибудь три недели поход на Польшу победоносно завершился. Сердца многих немцев забились чаще. И все это при нескольких тысячах погибших с нашей стороны!