Он глянул на новенький китель. Вчера впервые надел — впервые увидел, что в петлицах две шпалы. Две шпалы и орден Красной Звезды.
Нина вздохнула во сне. Он осторожно поднялся с постели. Кажется, на кухне он видел чайник. Вчера Филиппов все таскал коробки — то посуду привез, то вешалку с зеркалом. «Расторопный, душевный человек Филиппов, — подумал он. — А я совсем, наверное, не пригоден для семейной жизни. Я еще ничего о ней не знаю, потому что жил один, потому что рос без отца. Это ее молодость бесстрашна. За что мне этот бесценный подарок?!»
Квартира показалась огромной — целых четыре комнаты. В гостиной поставили рояль. Явно позаботились о Нине.
Когда они подъехали к дому, он принял его за гостиницу. Дом внушительный — темно-серый, с глухими балконами. Только на первом этаже весело поблескивали витрины большого гастронома и аптеки.
— Кажется, у Сергея Морозова никогда не было своего пристанища, собственного, настоящего дома? Вот нам и пришлось восполнять этот пробел. Не смотри, что окраина, что Ярославское шоссе, скоро тут будет настоящий московский центр — Всесоюзная сельскохозяйственная выставка достраивается, она привлечет массу людей. Народу будет, — Демидов подмигнул Нине, — как на Пикадилли.
Да, как уехал из Москвы с фибровым чемоданчиком, так и вернулся — даже зубной щетки нет. «Какую работу мне предложит теперь Демидов? Как мы будем жить?» — думал он.
— Роберт, где ты? — вдруг донеслось из спальни.
Все бросил — она зовет, он нужен ей! Присел на край постели.
— Ну как ты? — спросил по-английски, сработала привычка.
Она улыбалась.
— Удивительно… Я — и я твоя жена… А у тебя стали совсем другие глаза. Как будто небо наконец прояснилось после долгого дождя и вышло солнышко.
— Почему? — спросил он.
— Потому что прежде тебя заколдовал злой чародей, как того принца со звездой во лбу. Но твоя звезда все равно сияет, — она указала глазами на китель с орденом. — И ты пройдешь сквозь все чары и победишь. Как мальчик со звездой, которого вела к победе над злом его звезда.
— Я на шестнадцать лет раньше тебя перестал читать сказки, дорогая.
— Почему ты говоришь со мной по-английски? Ты же слышишь: я вполне свободно владею родным языком.
— Привык. Помнишь наш первый разговор, когда ты сказала, что Италия пахнет картинной галереей, и я спросил…
— Да, ты спросил — как пахнет Россия, — она приподнялась, прижалась к нему. — Даже не так — а Россия? Я не ответила, потому что не помнила и не знала. Теперь скажу. Россия пахнет стружкой. Свежий запах хороших струганых досок, свежих стружек — очарование… Скажи, а мой папа, он тоже, как ты? Демидов говорил, он помогал тебе…
— Какая ты еще девочка, Нина, — он погладил ее по голове. — Конечно нет. Он просто славный порядочный человек. Хочешь чаю? Я принесу сюда.
— Нет-нет, — появившаяся на ее лице искренняя озабоченность растрогала его. — Ни в коем случае! Это мой долг — ухаживать за тобой.
Он улыбнулся:
— Ты любишь яичницу с помидорами? Я сам приготовлю. Ты все равно не умеешь. Кто прогуливал курсы в лондонском Дамском клубе?
Он резал помидоры, следил, как шипят они на сковородке, пуская сок, вспоминал, как вчерашним длинным-длинным днем они с Ниной забежали на базар, уместившийся между Ярославской дорогой и выставочной стройкой. Нина зарывалась в пахучую зелень, перебирала в руках упругие боровики, любовалась литыми кукурузными початками, долго пробовала слоистый творог, недоверчиво нюхала топленое молоко, уж не подмешано ли какао… Спросила вдруг удивленно:
— Почему тут все так дешево? Почему все так хорошо?
— Потому что мы дома, — ответил он ей.
«Это все же здорово, — думал он, — у меня есть дом. Есть семья. Жена. Будут дети. Теперь мне есть к кому стремиться. Мне есть ради чего и ради кого жить. Что бы ни было дальше — это счастье. Это наполненность… гармонией бытия, именно гармонией… Смел ли я надеяться? Когда раньше я погружался в нее?»
Нина вошла в кухню, выглянула в окно и уселась на широкий подоконник.
— Это место прежде называлось село Алексеевское, — начала пояснять. — Потому что в этой церкви, отъезжая из Кремля на охоту в Сокольники — а Сокольники называются потому, что охота была соколиная, — всегда останавливался на отдых царь Алексей Михайлович, отец Петра Великого. По его имени назвали село.
— Откуда столь обширные познания? Из лондонского Дамского клуба?
— Это и многое другое мне рассказал майор Филиппов.
— Милый молодой человек. Ты заметила, вчера он почти не отходил от Валентины, — сам почувствовал, как в его голосе прозвучали ревнивые нотки. С какой такой стати майор что-то там рассказывал его жене? — Я сам покажу тебе Москву. И Ленинград.
— Когда ты вернешься? Мы успеем к поезду? Кстати, на какой поезд Дмитрий Романович взял билеты?
— Билеты я возьму сам, — неожиданно сухо ответил он, — когда освобожусь, переговорив с моим руководством.
Нина не поняла его тона, смутилась. Он почувствовал себя виноватым. В самом деле, почему вдруг упоминание о Филиппове раздражило? Майор искренне старался помочь им обоим весь вчерашний совсем не легкий день.
— Моя мама обязательно понравится тебе, — сказал он мягко. — Она научит тебя печь пироги и жарить картошку, как я люблю. Вот тогда я допущу тебя к плите. Диплом английского клуба считаю недействительным! И вообще, английскому клубу я не доверяю. Кстати, пудинг и пиво не переношу. Запомни, дорогая.
— Я надеюсь, ты тоже близко сойдешься с моей мамой, — Нина почему-то улыбнулась заискивающе, Сергея даже немного покоробила ее улыбка, неужели она не приняла его шутливого тона. — Мама только с виду неприступна. Она так много пережила! Ты, конечно, понимаешь… Она боится, что теперь ее не пустят к папе. И запретила Вале и Литовцевым писать знакомым, даже папе, о моей свадьбе.
Морозов ничего не ответил жене.
«Как все не просто! — думал он. — Какую же должность мне предложит Демидов с учетом всех новых обстоятельств? С каким окладом? Нина привыкла жить, не думая о завтрашнем дне. Да и я, признаться, избаловался на Дорновом наследстве… Но что я, в общем, умею? Что я знаю, кроме изнанки рейха?»
Ни следа вчерашнего радостного подъема в лице Демидова уже не было. Озабочен, почти угрюм. Нервно потирает бритую голову, этот его жест Морозов помнил с двадцать пятого года.
— Не смею и не могу настаивать, Сергей. Но руководство рекомендует. Вчера в Мюнхене подписано четырехстороннее соглашение. Это прямой шаг к войне. Даладье и Чемберлен еще очнутся от мюнхенского наркоза, кончится его обезболивающий эффект и… — зло проговорил Демидов. — А в общем, Мюнхен изменил ситуацию в корне. Поэтому руководство высказалось за твое возвращение в Германию. Я, конечно, понимаю, что мы предполагаем твои возможности, а вот СД ими располагает. И все же мы очень бы хотели, чтоб в новой ситуации, да еще имея в виду данные, полученные тобой от фон Шелии, ты остался работать в центральном аппарате службы безопасности рейха. И вот что должно стать для тебя главным — как Гитлер и Чемберлен поступят с Польшей? Война — это война. Но вот если они решат организовать новый Мюнхен, мы должны будем выдвинуть свою дипломатическую акцию. Учинив еще один сговор, они подойдут к нашим границам, не ослабнув ни на йоту, лишь еще более окрепнув технически и идейно. Нужно еще и поэтому самое пристальное внимание обратить на политику восточноевропейских союзников Франции. После Мюнхена они могут утратить доверие к Парижу. Они поняли, договоры с Францией ничего не стоят. Как следствие, можно ожидать переориентации Польши, Румынии, Югославии на Берлин. Не поручусь, новым Мюнхеном немцы еще и попытаются скомпрометировать нашу устремленность на мирное решение всех проблем. Начнут ведь провоцировать вооруженную защиту своих интересов. А установка сейчас твердая — не поддаваться на провокации. Какой бы ценой это ни далось. Не скрою, муссируется сейчас идея дипломатических договоренностей с рейхом. Но товарищ Сталин пока категорически против. Никаких контактов с Гитлером! А мне думается, нарком Литвинов не то недооценивает политику Англии и Франции, не то переоценивает ее. А верить никому нельзя. Своим стало трудно верить.