Тёмная августовская ночь. Тонут во мраке скалистые сопки Заполярья, клокочущей бездной кажется море. Не переставая, дуют упругие ветры… Транспорт «Вятка» совершает обычный рейс из Мурманска во вражеский тыл на полуостров Рыбачий. Он идёт в мёртвой зоне немецких батарей, прижимаясь к скалистому берегу, занятому врагом. Транспорт затемнён. В положенное время не отбивают склянки и лишь иногда раздаются негромкие команды. Сигнальщики, пулемётчики — все, кто несёт верхнюю вахту, напряжённо всматриваются в ночь.
Лейтенант Сергей Ломов оказался единственным пассажиром на «Вятке». Ему не спалось. Он сидел на койке в каюте штурмана и, опершись подбородком о сцепленные в замок руки, думал.
Только одного его из всех окончивших с отличием военно-морское училище назначили командиром взвода в бригаду морской пехоты. Надежда получить назначение на боевой корабль не сбылась. И сейчас ещё Ломов с болью вспоминал шутку одного из друзей по училищу: «Значит, Серёжа, пехота. Сто километров прошёл — и ещё охота». Тогда Ломов промолчал, никому не сказал, что недоволен назначением. Приказ есть приказ. Он выполнит свой долг и в пехоте. Но вот этой ночью, совершая первый боевой поход на корабль, Сергей Ломов особенно загрустил по несбывшейся мечте.
В каюту вошёл пожилой штурман, бросил взгляд на неразобранную койку.
— Почему не спите? — спросил с укоризной он. — Страшновато?
— Что вы! — удивлённо ответил Ломов, расцепив пальцы и протирая глаза.
— Подходим к Рыбачьему. Сейчас будете дома, — сказал штурман.
Взяв со стола пачку папирос, он внимательно посмотрел на розовощёкое лицо Ломова, на его прямой, чуть вздёрнутый нос и только сейчас заметил, как молод лейтенант. Когда Ломов появился на палубе «Вятки» в морской шинели и фуражке, он показался штурману взрослее.
— Дома… — тихо повторил Ломов. Он повернул лицо к штурману и попросил: — Расскажите мне об этом полуострове.
— Полуостров не велик, да любить себя велит. Вы только вдумайтесь в одно обстоятельство, — штурман присел на койку и положил на стол незажжённую папиросу, — враг перешёл всю западную границу от Чёрного моря до Баренцева. А вот первый, самый северный погранзнак на Рыбачьем, не перешёл и всё ещё топчется около него. Полуостров — база наших кораблей, авиации… Бывает, американцы с англичанами спасаются на нём. С трёх сторон полуострова — море, с четвёртой — немцы. А матросы стоят, крепко стоят на «малой земле» и вот-вот погонят фашистских егерей. Гордитесь, лейтенант: «Не каждому в жизни даётся здесь быть, ты, видно, из лучших направлен служить», — так сказал наш фронтовой поэт.
Ломову хотелось ещё о многом расспросить штурмана, но тот быстро ушёл наверх, на ходовой мостик.
Слабая килевая качка убаюкивала. За бортом шуршала вода, доносился однотонный стук машин. Ломов оделся и тоже вышел на палубу.
В лунном свете уже различались очертания Рыбачьего. Далеко прямо по курсу взлетали и быстро гасли белые ракеты. Широкий залив между «большой землёй» и полуостровом становился всё уже. И вот наконец транспорт стал отходить от берега «большой земли», вышел из мёртвой зоны немецких батарей, взял курс на бухту полуострова Рыбачий.
— Справа по борту человек в море! — неожиданно донеслось с ходового мостика. Потом кто-то повторил эти слова, застучали по палубе каблуки бегущих в темноте матросов. Транспорт изменил курс, застопорил машины.
О борт «Вятки» гулко ударился бревенчатый плотик, и Ломов различил на нём двоих людей. Первым на палубу подняли окоченевшего матроса. Второй взобрался по штормтрапу сам. Оба они дрожали, как в лихорадке, не в состоянии были сказать ни одного слова. Спасённых отвели в каюту. На транспорт подняли и плот, состоящий из двух брёвен, вдетых в широкие штанины матросских брюк. Плот отнесли на корму, и кто-то сказал:
— Здорово сделано! Его бы в музей. И надпись к нему — короткую, выразительную.
Часа через два Ломов спустился в каюту, в которой поместили спасённых матросов. Они уже сидели на койках друг против друга, жадно пили горячий чай. Один был круглолицый и рябой с насмешливыми глазами, другой — застенчивый, тихий.
— Служили мы на морском охотнике, — рассказывал матрос с насмешливыми глазами. — Я пулемётчиком, а он вот, Вася Громов, — сигнальщиком. Дней десять назад ушли в операцию к норвежским берегам. Там много наших кораблей было. Разгромили немецкий караван в Варангер-фиорде, идём, значит, обратно. И вот где-то здесь, в створе Рыбачьего, хлебнули мы водицы. Немецкая подводная лодка всплыла перед нами. Глядим: идёт боевым курсом на эсминец. Она полным ходом жмёт, а мы ещё быстрее… Не упомнил я всего. В общем, протаранили мы её — и всё, как утюги, ко дну… Когда вынырнул, пробковый пояс еле держит на воде, холод. К счастью, под руку попал спасательный круг, обломки катера всплыли. Оглядываюсь — и вижу: Вася на волне бултыхается. Появится — и опять ко дну, только пузыри из воды выскакивают.
— А ты, Андрей, небось своих-то пузырей не заметил? — тихо спросил Громов.
— Подплываю к Васе, а он как раз начал пикировать ко дну. Я его хвать за волосы — и на воздух. Еле отдышался. Ещё бы раз нырнул, и конец — выдохся, значит. Правильно, Вася?
Громов молча кивнул головой и стал приглаживать торчащие мокрые волосы.
— Добрались мы до берега, пришли к Рыбачьему, а на кого как попадёшь, через перешеек? На нём Муста-Тунтури, чёрный хребет, во-он какой! Там линия фронта, а мы без оружия. Натолкнулись случайно на ложную батарею, сняли два бревна с «пушек», штаны на них надели, связать нечем было, и поплыли через залив. — Андрей попросил табаку, а когда Ломов дал ему папиросу, закурил и продолжал: — Теперь, по всему видать, пойдём в пехоту. На земле оно, конечно, твёрдо и не качает, а случаем ранит — лежи, санитары вынесут. На волокушу тебя — и в госпиталь. Глотай кислород вдоволь, тепло, вода кипячёная. Потом медицинская сестричка около тебя, хлопоты разные… Нет, в пехоте тоже хорошо. Главное, сухо и чуть чего — вода солёная в рот не лезет. Только вот думаю, товарищ лейтенант, какие же мы будем моряки без корабля?
Ломов не сразу нашёлся что сказать. Он смущённо улыбнулся, но, вспомнив рассказ штурмана, ответил:
— Полуостров Рыбачий, говорят, как линкор в море. Ну, а на таком корабле известно кто служит — моряки.
— Да-а, это верно, — согласился Андрей и, пересев на койку к Громову, положил ему на плечо руку.
— Ну вот, Васёк, а ты говорил, не переберёмся через залив, утонем. До коммунизма ещё доживём и первыми в ворота заходить будем!
Громов неожиданно что-то вспомнил, поставил на стол кружку с чаем и, торопливо прощупав на себе прилипшую к телу тельняшку, достал из-под неё намокший партийный билет.
Заволновался и Андрей. Бросив в пепельницу недокуренную папиросу, он тоже запустил руку, под тельняшку…