— Коли вам два потребны, то пятьдесят за пару.
— Ты слышишь? — торжествующе воскликнул толстяк. — Десять динариев выгоды!
— Это пятьдесят динаров убытку, дорогой Барсихан.
— Не мешай. — Тот полез на помост. — Когда я еще у нас в Хорезме северянина в торге увижу? Надобно добавить беленького. Для пущей разности…
Покупатель дыхнул на Олега перегаром, и на миг ведун удивился: ведь мусульмане не пьют! Хотя, конечно, если захочется — всегда можно найти оправдание…
— Ты поднимешься? — оглянулся на спутника толстяк.
— Выбирай сам, Барсихан, — покачал тот головой. — Это твой гарем и твои евнухи.
— Да, мои! — гордо согласился старший и повернулся к Середину. — Так, беленький, как у тебя с костями… — Однако вместо того, чтобы пощупать мышцы или глянуть в зубы, покупатель больно ущипнул его за сосок, погладил по спине, крепко прихватил пятерней задницу, ущипнул за щеку и немного потряс: — Ути, бархатистый какой…
Олег скрипнул зубами, опять сглотнул. Но… Разве, покупая на торгу кабанчика, он когда-нибудь интересовался его мнением и планами на будущее? Теперь он вещь. Что-то среднее между шкафом и портками. Придется терпеть.
— И это… — Барсихан прошелся вдоль строя, хлопнул по груди самого широкоплечего: — И этого в пару.
Покупатель полез за кушак, нащупал у левого бока кошель, развязал и зазвенел монетами.
— Благодарю, уважаемый. Приходите, мы всегда выберем для вас самых лучших невольников. Коли желаете, можете заказать — мы привезем такого раба, как вам хочется.
— Мавра! — моментально отреагировал покупатель. — Привози мавра, посылай вестника. Куплю.
— Как прикажете, уважаемый…
Олег ощутил толчок в спину и начал спускаться. Кто-то из-за спины накинул ему на шею веревочную петлю.
— Похоже, мне всё-таки придется согласиться на твое гостеприимство, друг, — покачал головой смуглый. — Не можем же мы гулять с невольниками за спиной? Придется отвезти их к тебе во дворец.
— Действительно! — обрадовался толстяк, наматывая концы веревок себе на руку. — Идем же скорее! Ты увидишь новые свитки мудрейшего Муххамеда бен Муса, что разыскали по моей просьбе в сокровищнице халифа и переписали в полной точности, и почитаешь стихи великого Абу Фераса, что я также повелел скопировать себе для душевного отдохновения.
— Это его новые стихи, или ты говоришь про старые свитки?
— Новые, мой дорогой, новые.
— Неужели?! Я весь в нетерпении, Барсихан, я весь в нетерпении. Своей мудростью и познаниями в искусстве, своей прекрасной библиотекой ты несомненно прославишь Кезик превыше любых архитекторов и воинов…
За этими разговорами они подошли ко двору, по которому разносились злобные выкрики, у коновязи взяли двух лошадей. Веревку Олега привязал себе к луке седла смуглый, счастье бежать за Барсиханом досталось второму рабу. Хозяева поднялись в седла и, обсуждая достоинства стихов великого Абу Фераса и какого-то местного стихоплета, широким шагом двинулись по улице. Широким для лошадей — людям же, если они не хотели задохнуться в петле, приходилось бежать со всех ног, и очень скоро Середину стало не до стихов.
До дворца от города было километров пять. Ведун столько не пробежал бы, помер от усталости — но, к счастью, его владельцы раз десять останавливались, чтобы цитировать друг другу на память стихотворные строфы, для чего требовалось поднимать глаза к небу, закрывать их, жестикулировать — и невольники успевали хоть немного перевести дух. Но всё равно к тому моменту, когда они наконец вбежали на широкий двор с цветниками у стен, с помостом под ветвистой смоковницей и несколькими, мощенными белым камнем, дорожками, он уже ничего не видел и не соображал. Только лихорадочно хватал ртом воздух, пытался удержать равновесие и найти хоть малюсенький глоток воды. Он не помнил, когда с него сняли веревки — в голове остался лишь момент, когда он упал на колени перед ручейком, текущим к смоковнице, и принялся жадно черпать ладонями драгоценную влагу, поднося к губам.
— Согласись, Барсихан, всё-таки и северяне, и пурушаны — совершенные дикари, не способные на нормальное поведение и понимание прекрасного. Никто из них даже не подумал восхититься твоими цветниками возле пруда и дастархана. Чудесная, чудесная композиция! Именно здесь, причем в вечерних лучах, и нужно слушать Абу Фераса. Но для них это будет пустой набор звуков. Нет, это животные, которых невозможно воспитать до приемлемого уровня.
— Аллах всемилостивый предусмотрителен, мой друг. Он создает народы, способные править и созерцать прекрасное, и народы, годные в рабы и для удовольствий. Сейчас я передам их Гультихару, и мы посмотрим трактат Муххамеда бен Муса по астрономии.
Гультихар оказался низким, поджарым, лопоухим мужичком со странной торопливостью в движениях. Он быстро выскочил из дома, помахивая тонким прутом, стремительно поклонился хозяевам, обежал вокруг новых рабов. В ухе блеснула серьга — значит, тоже невольник.
— Я думаю, — щелкнул пальцами Барсихан, — эти двое красавцев вполне подойдут для моего гарема. Ты посмотри, как они сложены, какие суровые лица. Приятно посмотреть. Они станут укра… — Хозяин запнулся и поспешно добавил: — Евнухами, конечно.
— Да, господин, — кивнул лопоухий и развернулся к невольникам, кивнул Олеговому собрату по несчастью: — Твое имя?
— Жусуп.
— Открой рот.. — Гультихар провел пальцем тому по зубам, недовольно покачал головой. Пощупал мышцы. — Подними руки.
Он обошел Жусупа еще раз, потом остановился перед Олегом:
— Твое имя? — Середин промолчал.
— Открой рот. Хм… Подними руки…
Не увидев никакой реакции, лопоухий оглянулся на хозяев, облизнул губы. Потом постучал прутом по рукам Олега, сделал жест, будто их раздвигает. Ведун руки поднял. Лопоухий просунул прут Середину между ног, постучал туда-сюда. Олег расставил ноги. Гультихар, опять хмыкнув, обошел его кругом, потом отступил к хозяевам, поклонился:
— Простите, господин.
— Что?
— У северянина проколото ухо. Значит, он уже был рабом. На теле нет следов наказаний, ни открытых, ни скрытых. Видимо, он послушен. К тому же сразу выполняет команды, отданные жестами.
— К чему ты ведешь, Гультихар?
— Мне кажется, господин, он не понимает нашего языка. Зачем вам евнух, который вас не понимает? Как он станет передавать женам ваши приказы и пожелания, как выслушает их просьбы, как поймет прихоти и шутки?
— Да, — поморщился хозяин. — Об этом я не подумал.
— Опять же, господин, их ноги разбиты в кровь. Если оскопить их сегодня и пустить в гарем, они испачкают все ковры и полы… — Лопоухий склонил голову еще ниже: — Ваша воля превыше всего, господин. Как вы повелите, так и будет. Но если послать их в сады, то там заживут их раны, они научатся многим словам. Потом вы взглянете на них еще раз. А в садах сейчас как раз много работы.