Этьен Марсель вернулся с отрядом, когда наступила ночь. Только что стало известно о деле в Булонском лесу. Марселя освистали. И он теперь был отрезан от единственного союзника, короля Наваррского, достаточно дальновидного, чтобы не оставаться в Париже. Чтобы вернуться, Карл Злой ждал подкреплений, которые его брат Филипп набирал на Котантене. Над столицей нависала новая наваррская угроза.
Столица, подвоз провизии в которую с севера, выше по течению Сены, по-прежнему отрезал регент, а теперь и с юга, ниже по течению, — король Наваррский и его англичане, которую беспокоило непостоянство политики купеческого прево, повторяла все сплетни, все ложные слухи. Повсюду видели заговоры. И действительно, население везде агитировали, одни за Наваррца, другие за дофина. Те, кто прежде сидел тихо из страха перед простым народом, подняли голову с тех пор, как последний заколебался или раскололся на группировки. Это, конечно, относилось к дворянам, укрывшимся в городе во времена «жаков», но и сами бюргеры устали от этой нескончаемой авантюры. Один из эшевенов, Жан Бело, через несколько месяцев станет доверенным лицом победоносного регента; можно с уверенностью сказать, что он скорей предавал Этьена Марселя, чем поддерживал его.
Купеческий прево не мог долго обходиться без короля Наваррского. Он решил пренебречь растущей настороженностью населения и впустить Карла Злого в ночь с 31 июля на 1 августа. За ночь до этого подручные Этьена Марселя отметили знаками дома подозрительных людей. Многие поняли, что жители этих домов вскорости должны стать жертвами убийц. Несомненно, они были правы.
Политическая философия этих бюргеров была простой. Их смущала собственная дерзость, и они знали, что произошло с «Жаками». После такого количества пролитой крови сделка с дофином уже невозможна — остается только продолжать в том же духе.
И в конечном счете сочли, что лучше остаться в живых и сохранить благоденствие себе и своим друзьям, нежели быть истребленными. Лучше, казалось им, убить, нежели быть убитыми.
Утром 31 июля ничего не случилось. Этьен Марсель отправился осматривать городскую стену и прежде всего ворота Сен-Дени, в которые по всем правилам обещал впустить короля Наваррского следующей ночью. Карл Злой ждал своего часа в Сен-Дени. Из Мо начали вывозить скарб: регент уезжал.
Перед воротами было укрепление — то, что называлось «бастидой» (bastide) или «бастилией» (bastille). Никто не мог войти в Париж через ворота Сен-Дени, не попав под огонь маленького гарнизона из пяти-шести человек, охранявших бастиду.
Купеческий прево сразу же потребовал у стражников передать ему ключи. Месяцем раньше никто бы не подумал ему отказать. Ситуация изменилась, и горожане, которых воля случая сделала к тому часу стражниками, отказали наотрез. Начальника квартала — позже его назовут «квартальным» (quartenier) — звали Жан Майяр; он, сверх того, отвечал за бастиду, обеспечивавшую безопасность его квартала. Распорядились его вызвать.
Майяр был зажиточным суконщиком, раньше преданным Этьену Марселю. Но его убеждения как раз менялись, и он уже посоветовал своим людям присматривать за людьми короля Наваррского: у Карла Злого может возникнуть мысль пройти именно здесь, если он решит вернуться в Париж. Впрочем, у Марселя было не меньше сомнений в отношении своего старого друга Майяра; вместо того чтобы посвятить его в тайну, он попытался одурачить последнего.
Жан Майяр почувствовал, что дело нечисто, и отказался отдать купеческому прево ключи от бастиды. Он увидел, что рядом с Этьеном Марселем стоит казначей короля Наваррского. У него уже не могло быть сомнений в намерениях его собеседников. Спор ожесточался. Майяр увидел в этом признак, что речь идет о чем-то важном.
Потом, в то время как Марсель отправился попытать счастья в другое место, к Сент-Антуанским воротам, Майяр вскочил на коня и поскакал вниз по широкой улице Сен-Дени с криком: «Монжуа королю Франции и герцогу!» Это был боевой клич регента.
Все, кому надоела повседневная драма, побежали за ним. Толпа росла. Вот и Крытый рынок. Показательно было уже то, что эти добрые люди не направились по привычке, как столько раз в недавнее время, на Гревскую площадь. Собрание было настроено против ратуши.
На Крытом рынке Майяр рассказал, о том, что случилось. Наваррец намерен вернуться — тот самый Наваррец, по вине которого столько братьев и кузенов парижан пострадало от рук англичан в Булонском лесу. Весть, что купеческий прево, в свою очередь, изменил, пожелав наложить руку на бастиду Сен-Дени или на Сент-Антуанские ворота, возбудила толпу. Коль скоро Марсель направился к Сент-Антуанским воротам, манифестанты устремились по маленьким улочкам, которые на уровне Гревской площади сливались в «большую» улицу Сент-Антуан, самую широкую из артерий Парижа. Над толпой развевалось знамя с лилиями. Никто не знал, откуда некий Пепин дез Эссар вдруг его извлек. Но для красно-синих шаперонов было уже не время.
Однако у ворот для Этьена Марселя дело обернулось плохо. Вести туда добрались быстрее, чем он, и стражники встретили его так же, как их коллеги с ворот Сен-Дени. Поэтому Марсель терял время в переговорах, когда подоспели первые манифестанты.
В одно мгновение купеческий прево был взят в кольцо. От него потребовали закричать: «Монжуа королю и герцогу!» Он отказался, потом наконец крикнул «Монжуа королю!», а потом кричал все, что от него хотели. Он уже изнемогал. Все кричали на него и изливали в тирадах все тревоги и нелепые страхи прежних дней. Марсель больше не мог сопротивляться.
На самом деле уже было решено его убить, и уже была приготовлена фраза, которая должна была стать сигналом: «Это что?» Заговор, тщательно подготовленный врагами Этьена Марселя, легко нашел себе место в отчасти спонтанном выплеске чувств горожан, которые устали от треволнений и были готовы к ответной реакции. Здесь была и семья дез Эссар в полном составе. Племянники и другие зятья Пьера дез Эссара находились в первых рядах манифестантов, наблюдая, как происходит последний акт их сражения с паршивой овцой, допущенной в круг их семейных и финансовых связей. Когда-то Этьен Марсель хотел отомстить за себя родственникам. Они ничего ему не простили.
Один из его спутников пал замертво: железный бацинет его не защитил. Через недолгое время рухнул и Этьен Марсель, которого толкали, били, пинали ногами. Может быть, его сразил удар секиры. Трое-четверо приближенных купеческого прево были в свою очередь затравлены и убиты. Те, кто успел спрятаться в первый час, остались в живых. Остальные довольствовались тем, что их всего лишь посадили в Шатле. Никто их не защитил: ни один парижанин не вспомнил, что когда-то шел за Этьеном Марселем или за его другом Наваррцем.
Неожиданная победа
На следующее утро, 1 августа, Майяр созвал толпу на Крытом рынке и произнес длинную речь, убеждая идти в Мо. Чтобы просить регента Карла все простить и как можно скорей вернуться в его добрый город Париж, сформировали делегацию: кроме Симона Майяра — брата Жана в нее вошли декан капитула собора Парижской Богоматери, докладчик прошений Этьен Парижский — выдающийся знаток канонического права, которому предстояло стать кардиналом, и королевский адвокат в парламенте Жан Пастурель. В данном случае было ловким ходом призвать двоих из служителей государства — служителей как короля-судьи, так и подсудных и подвластных ему подданных, — воплощавших собой тот факт, что юридическая осведомленность начинает превращаться в средство для социального возвышения и даже открывает путь к богатству и знатности. Круги профессиональных судей и адвокатов заметно сторонились народных волнений и феодальных распрей. Во время этого кризиса в Шатле, в Счетной палате и особенно в парламенте они обеспечивали преемственность государственных функций. Рядом с суконщиком Майяром, символом старого ядра бюргерской аристократии, они представляли некую живую силу, верность, надежность.