— Никак нет, — уверенно ответил тот. — Господин обергруппенфюрер распорядился, чтобы вы обязательно присутствовали, в бальном платье. За вами пришлют машину с шофером.
Скорцени воспринял ее сообщение о приглашении на бал в Кобург крайне холодно.
— Интересно, для чего это? Чтобы среди всех постных лиц нашлось хоть одно привлекательное? — съязвил Науйокс. — Нас с тобой, Отто, не приглашают. Мы костью не вышли. Мы только если где чего взорвать. А танцы — это без нас. Не доросли еще до дворцов-то. Сиди в своей конторе на Беркаерштрассе и будь доволен.
Ничего не сказал ей и Шелленберг — ничего особенного. Но она сразу почувствовала, ему не понравилось приглашение Гейдриха. Однако воспрепятствовать он не мог. Не было подходящего повода.
С тяжелым сердцем ехала Маренн в бывшее поместье матери. Еще бы, когда-то она проводила здесь детские годы, а теперь земли, дом, ее любимый парк — все принадлежало другому человеку, а она приглашена лишь гостьей. Замком Кобург и прилегающей к нему территорией владел эрцгерцог фон Кобург-Готтский. Законно владел или нет — об этом Маренн судить не могла. В конце концов, сама от всего отказалась.
Она понимала, что будет выглядеть унизительно в гостях в собственном доме, но надо было пережить это испытание, ничего другого не оставалось. Она не сомневалась, что Гейдриху прекрасно известно, кто она такая и кем приходится новоявленному владельцу усадьбы. Он хотел унизить ее — что ж, она стерпит. И так стерпела уже немало. Ей было горько, когда, проходя по зеркальной галерее, где когда-то строила рожицы и смеялась — как много отражений получается за раз и какие они все забавные, — видела теперь себя повзрослевшей, в черном платье-тюльпане от Шанель и изумрудном колье, взятом, увы, напрокат. Принц фон Кобург-Готтский и его супруга смотрели на нее с нескрываемым высокомерием. Она холодно поздоровалась с ними и, так и не найдя с кем перемолвиться хотя бы словом, незаметно ушла из главной залы замка, где собрались гости в ожидании приезда Гейдриха и Гиммлера.
Ей не хотелось возвращаться обратно. Этот дом, полный детских воспоминаний, теперь стал чужим. Навсегда улетучился голос матери, исчез нежный облик, ее дух, венское очарование. Как, кстати, исчезли ее портреты и вещи, которые когда-то ей принадлежали. Только парк, казалось, хранил память о ней. Каждый закоулок этого чудесного парка был знаком Маренн с детства. Казалось, среди старинных деревьев и античных статуй с вековой историей она еще слышит свой детский смех, видит мелькающие у пруда детские ножки в туфлях с бантами. Как давно все это было! Присев на старинную мраморную скамью у пруда, где всегда во время прогулки сидела ее строгая няня, Маренн не могла сдержать слез. Впереди на острове в пруду возвышалась беседка, увитая летом дикими розами и виноградом.
Когда-то, уступая капризам, служащий замка отвозил туда на лодке юную принцессу, и она часами играла там, прячась от придирчивых глаз няни. Пожилая дама очень боялась ездить на лодке и наблюдала за воспитанницей с берега в лорнет, как резвится ее подопечная. Все давно прошло, растаяло, растворилось в пруду. И она совсем не помнила свою маму. В детстве она присутствовала только на портретах, и Маренн не понимала, почему мама смотрит на нее и все время молчит.
Увлекшись воспоминаниями, она не заметила, как подошел адъютант Гейдриха.
— Фрау, обергруппенфюрер распорядился пригласить вас в зал. Он спрашивал, приехали ли вы.
Маренн обернулась. Слезы еще не высохли на ее щеках.
— Что случилось, фрау? — адъютант явно забеспокоился. — Вы плачете?
— Нет, нет, все в порядке, — Маренн смахнула слезы с лица и заставила себя улыбнуться. — Идемте.
В сопровождении адъютанта она вошла в парадный зал. Гости стояли полукругом, ожидая именинника. Как только она появилась, зеркальные створки противоположных дверей широко раскрылись, и появился Гейдрих в парадной черной форме СС, подтянутый, элегантный, статный. Он был один, без Лины. Не было ее среди приглашенных. Маренн вдруг обнаружила, что стоит в самой середине зала, в центре внимания. Она испуганно попятилась, подхватив длинный шлейф платья. Не останавливаясь и не отвечая на льстивые поздравления, Гейдрих направился прямо к ней.
Он наклонился, целуя ее руку, и произнес негромко, но так, чтобы мог слышать стоявший неподалеку эрцгерцог фон Кобург-Готтский:
— Я рад приветствовать вас в вашем доме, фрау. И благодарен, что вы приняли мое приглашение в столь знаменательный для меня день.
— Я поздравляю вас, — она едва заставила себя произнести эту фразу.
Заметила, как побледнел герцог, услышав слова Гейдриха. Скорее всего, они означали бесславный конец его надежд на пополнение доходов. Их заочный спор был разрешен в одно мгновение, одним словом первого заместителя Гиммлера. Гейдрих решил, что замок должен принадлежать ей. Впрочем, в этом была справедливость — он мог принадлежать герцогу фон Кобург-Готтскому только после ее смерти, которую он так старательно пытался организовать, оставаясь все время за ширмой.
А Гейдрих уже элегантно предлагал свою руку.
— Я прошу вас оказать мне честь, — попросил он, склонив голову, — быть на сегодняшнем балу моей дамой.
Его тонкая, холеная рука скрипача твердо повела Маренн за собой. За столом он усадил ее рядом с собой, напротив как-то незаметно появившегося Гиммлера, и поднимая тост за дам, превозносил, глядя на нее, «эллинскую красоту» каштановых волос и самые красивые на свете зеленые глаза Афродиты. Все были поражены, в Маренн сразу же увидели новую фаворитку всесильного заместителя рейхсфюрера. Она ловила на себе заискивающие взгляды. Для эрцгерцога фон Кобург-Готтского это означало почти крах. Он изо всех сил старался сохранить хорошую мину при плохой игре, но у него неважно получалось. Заметив, как она напряжена, Гейдрих наклонился к ней и сказал вполголоса:
— Расслабьтесь, вы у себя дома. А мы все у вас в гостях. Что касается его, — он указал глазами на ее заметно поблекшего кузена, — он будет здесь жить столько, сколько вы ему позволите. Только прошу, не выгоняйте его сразу. Он все-таки кое-что сделал для партии. А вечером я прикажу вернуть в галерею портреты вашей матери, мы обнаружили их на чердаке, я обещаю.
Он налил ей в бокал шампанское.
— За ваше возвращение, фрау.
Потом он играл на скрипке для гостей и просил ее аккомпанировать ему на рояле. На том самом старинном венском рояле, на котором ее когда-то обучали музыке. А когда гости разъехались, а чета фон Готтен-Кобург отправилась в свои покои, чтобы переживать случившееся, он сам принес и повесил в гостиной портрет матери Маренн, Софии-Ангелики, герцогини Верхней Франконии. Превосходный кавалер, человек очень светский, Гейдрих вел себя великолепно. Он все умел, когда хотел. Конечно, он флиртовал с ней, но не мог позволить много в присутствии Гиммлера, который остался в Кобурге ночевать — и весь отнюдь не маленький штаб при нем, естественно. Пока в кабинете герцога фон Кобург-Готтского Гиммлер и Гейдрих обсуждали дела, Маренн, накинув шаль на обнаженные плечи, снова вышла в парк.