… Я плохо помню следующие дни. Меня куда-то перевозили. Помню больничную койку. Тусклый, свет палатного ночника. Приступы жара, судороги, озноб. Врачи суетились. Двухстороннее воспаление легких — это да же по северным меркам серьёзно. Очень часто повторялся один и тот же бред: я лечу над замерзшим закатным морем. Вместо рук у меня крылья совы, которые вдруг начинают вырываться из плеч, и я воплю от ужаса потому, что мне нечем их удержать в суставах. Это чувство полета и ужаса сопровождало меня все пять недель больничного пребывания. Когда я вышел из больницы, в воздухе уже пахло весной.
Я не знаю, почему не рассказал матери о встрече с отцом. Наверное, я боялся наказания за «поиск приключений на свою задницу», как она обычно говорила.
Якутов к тому моменту след простыл. Они откочевали в южную тундру, в те места, где из под талого снега показались ягелевые «ковры».
С тех пор я отца не видел. Он только снился мне часто. И ещё осталось вот это… — Мганга расстегнул бушлат и распахнул его. С каждой стороны груди было подшито по длинному «конверту» из расшитой бисером замши. Верх каждого был зашнурован кожаным ремешком. Мганга аккуратно распустил ремень левого и осторожно достал из него что-то плоское бесформенное. При свете костра я разглядел, что это было крыло какой-то птицы.
— Ношу их с собой как амулет…
Я осторожно тронул крыло. Обычное крыло. Грязные порядком обтрёпанные перья…
На следующий день мы чистили частный сектор. Дома в этом квартале были старыми. Одноэтажные кирпичные постройки шестидесятых годов. С сараями и огородиками. В общем — деревня, деревней. Несколько небольших улиц и переулков.
Жителей здесь почти не было. Квартал три недели был «нейтралкой», которую без жалости обстреливали обе стороны, и потому, население почло за благо, бросить всё и укрыться до лучших времён подальше отсюда.
Два раза только встретили стариков. В одном доме жили чеченцы. Старуха, одетая во всё чёрное и прикованный к кровати тощий давно небритый старик, который, казалось, доживает последние часы.
Старуха чёрной тенью сидела в ногах старика и на, вошедших солдат, не обратила никакого внимания, что-то, негромко бормоча не то себе самой, не то тяжело дышавшему в забытьи старику.
— Эй, может помощь какая нужна? — окликнул старуху Зеленцов.
Но та лишь безразлично скользнула по нему взглядом и не ответила.
— Вот же, блин, народ! — Буркнул раздосадовано взводный, и вышел на улицу.
В другом дворе нас встретили двое пожилых русских. Невысокий, плотно сбитый мужчина лет шестидесяти и сухая как палка, рябая от веснушек женщина с жидкой причёской давно не прокрашенных и потому наполовину седых волос.
— Освободители вы наши! — Увидев, входящих во двор солдат, вдруг сорвалась на пафосный пионерский фальцет женщина. — Слава богу — свои пришли! Теперь уж мир наступит. Будь проклят Дудаев!..
Она так же неожиданно умолкла и лицо её устало закаменело. В глазах проступила безнадёжная тоска, бессильного перед чужой злой силой, маленького человека. Так прошло несколько секунд, и тут она, словно испугавшись своего молчания, вдруг схватила за руку подошедшего к ней Окинаву, и вновь сорвалась на радостный фальцет:
— Слава богу! Наши пришли! Освободители!.. — Женщина из всех сил старалась изобразить радость, но от этих её криков стало совсем тошно.
На «освободителей» мы никак не тянули…
Муж её всё это время хмуро и молча стоял рядом.
Когда подошёл Зеленцов, он так же молча протянул ему красные книжечки паспортов. Взводный быстро просмотрел их и вернул мужику.
— Оружие, боеприпасы в доме есть? — спросил взводный по обязанности.
— Нету ничего. — Ответил мужик.
— …Освободители! Теперь мир будет! — опять завелась женщина.
— Хорошо. — По лицу взводного я понял, что ему от этих криков тоже не по себе. — Окинава, оставь им пару «сухпаёв» и пошли дальше.
В углу двора я заметил свежий могильный холмик. Над ним самодельный сколоченный из деревянных реек крест.
— Кто там?
Мужик скользнул глазами к кресту и тут же посмотрел на меня.
— Мать.
— Ваша, или её? — Я кивнул на женщину.
— Моя. — Коротко ответил он.
— Умерла? Убили?
— Убили… — безразлично выдохнул он.
— Чечены?
— Ваши! — В голосе мужика вдруг зазвенела затяённая злоба.
— Почему думаешь что наши? — я почувствовал, что сам закипаю. Мужик явно нарывался…
— Чечены самолётами город не бомбят. — Холодно процедил мужик.
Я развернулся и молча вышел со двора…
Два взвода ушли вперёд по улице, а наш взвод с ротным и его группой остановился в большом кирпичном доме в середине квартала. Здесь ротный приказал развернуть радиостанцию.
Всё было тихо. Взвода уже прочистили все основные улицы и теперь шерстили прилегающие к ним проулки.
Только в одном дворе нашли отрытый окоп и небольшой блиндаж под фундаментом дома. Но было не понятно — то ли боевики готовились здесь обороняться, то ли жители выкопали себе убежище.
— Ничего мы здесь не найдём! — ещё утром буркнул сердито взводный, вернувшись с постановки задач. — Дураки они что ли, здесь сидеть?
С двух сторон частный сектор теснили многоэтажки микрорайонов. С любой из «хрущёвок» весь квартал был как на ладони.
День клонился к вечеру.
Скоро должны были вернуться с зачистки взвода.
Ротный подошёл к старому серванту.
За непонятно как уцелевшим стеклом, у стенки серванта стояла блёклая фотография.
Улыбающийся плотный чеченец в белом южном костюме, шляпе сеточкой. Рядом с ним чеченка без возраста с напряжённым лицом в пёстром восточном платье. Перед ними двое мальчишек лет семи — десяти. В шортах и белых рубашках. В углу фото проявителем была выведена надпись «Сочи 78».
— И где они теперь? — сам себя спросил ротный задумчиво.
— Да, небось, в какой — ни будь банде воюют или уже в яме гниют. — Буркнул Зеленцов.
— Или в московском банке деньги отмывают… — сказал ротный.
И здесь, стоявший недалеко от окна, Мганга вдруг прыгнул к ротному, сбил его с ног, подмял под себя. Одновременно с этим где-то совсем рядом оглушительно грохнула очередь, и пули вдребезги расколотили стекло серванта, перед которым стоял Кальтербрунер.
Тот час за стенкой загрохотали автоматы первой группы. Оглушительно громыхнул выстрел гранатомёта.
Лёжа на полу, ротный как рыба хватал ртом воздух, наконец, он одним движением столкнул с себя Мгангу и сел. Ему хватило одного взгляда на размочаленную пулями деревянную стенку серванта, что бы всё понять.