Сквозь толщу набранной высоты внизу еле различимо просматриваются штрихи вертушек, одна за другой протискивающихся в узкий коридор ущелья.
И тут началось.
Дальнейшее из-за насыщенности и плотности происходящих событий можно описать только с учетом последующего воспроизведения рассказов очевидцев, участников тех событий, наблюдавших их с разных точек.
Я вдруг услышал, как напряженная тишина в эфире взорвалась гомоном одновременных докладов возбужденными голосами сразу нескольких экипажей, среди которых улавливались обрывки фраз: «Куда ты?! ДШК работает!!! Захожу на него!.. Высад… Зеленый горит!!! Зеленый горит!!! Зеленый упал!!! Захожу на ДШК… Пускаю управляемую… Попал!.. Подтверждаю!..»
Смысл выстреленных в эфир фраз еще не дошел до сознания, а руки-ноги уже сделали в автоматическом режиме свое дело, и я понял, что начал снижение, проваливаясь с дикой скоростью в злосчастную каменную щель, на ходу выпулив в эфир одну-единственную фразу: «Я двадцать пятый, снижаюсь в ущелье!»
Вихрем заскочив в коридор его стен, мы увидели за поворотом под обрывом поднимающийся вертикально вверх столб черного жирного дыма, торопливо разматывавшего свои клубы.
Кто-то рявкнул в эфир: «„Зеленый“, куда прешь, там ДШК!»
Выскочив на срез обрыва, мы увидели слева под собой обломки вертушки, которые жадно долизывал огонь. «Мать твою!!! КТО!!! Некогда! Надо успеть сесть. Высота! Высота большая!!! Вниз!!! Быстро вниз!!! Успел! Сядем!» Боковым зрением увидел — прошмыгнул впереди меня на посадку ведомый. Какого хрена, я ему команду на посадку не давал! Ладно, после разберемся.
Высадив спасателей, я посмотрел в сторону обломков и обомлел…
Петька Погалов, правак Садохина, с закопченным лицом, по-звериному оскалившись, тащит к нашему вертолету, обхватив своей ручищей, бортача, Витьку Гулина, а тот почему-то в летней куртке, в трусах, без ботинок, и в одной руке держит кожаную куртку, которая съежилась до детского размера. На голых Виткиных ногах кожа повисла спущенными чулками, на кистях рук болтаются обрывки кожи… Ввалившись в кабину, Петька, мотая продымленной головой, скаля зубы, смог только глухим голосом, пересиливая шум винта, прорычать-прорыдать: «Санька сгорел, Санька сгорел…» Смысл его слов доходит не сразу. Сознание не фиксирует то, что пока не видят глаза. Включается защита психики где-то в мозгу и переключает поток мысли на другое направление. Так. Ясно. Ребята обгорели, их жизнь решают минуты, срочно нужно в госпиталь!
Разворачиваюсь для взлета из-под обрыва в направлении кишлака, нависшего сверху. Руха, кажется, он называется. Включаю форсаж, начинаем карабкаться носом на обрыв, высовываясь снизу, как из окопа.
Вертолет на взлете беззащитен. Скорость мала, снизу-сбоку брони нет, поэтому правак, Боря Шевченко, приоткрыв свой блистер, высунув ствол автомата, на взлете с шухерных мест всегда постреливает по подозрительным местам. Мы уже медленно проплываем над Рухой, когда Боря вдруг подпрыгивает на своем сиденье и истошно орет только одно слово: «ДШК!!!» Сквозь гул машины и гвалт кипящего эфира в наушниках слышу мощные удары по борту, как будто кто-то равномерно и споро стучит кувалдой снаружи. Ети ее корень! Холод мгновенно охватывает затылок, это так, что ли, ощущается дыхание смерти?! Возникло видение бегущего по узкому коридору человека, по которому кто-то стреляет в затылок из пистолета, при этом хохочет вслед и, куражась, протискивает в сознание: «Ну что, курепчик, попался?» Ах ты, гад! Врешь, не возьмешь! Кулаки наливаются яростью и начинают гонять зажатые в них рычаги управления от упора до упора. Вертолет проделывает немыслимые акробатические телодвижения, уходя из зоны обстрела. Как там сзади, в грузовой кабине, катаются непривязанные ребята, не хочется и думать, простите уж, иначе все здесь останемся.
Наконец звук кувалдометра начинает ослабевать, и мы чувствуем, что выскочили.
Увернулись!!! Понял, ты, гад, мы тебя сделали!!!
Оборачиваюсь в грузовую кабину, там Петька, поднимаясь с пола, слабо помахал рукой: живы, мол. Так, это хорошо, значит есть смысл дальше в госпиталь лететь. Но вдруг сознание острым жалом пронзает мысль: «Ведомый!!!» Блин, я на такой большой промежуток времени отстранился от основной обязанности ведущего: ВСЕГДА ПОМНИТЬ О ВЕДОМОМ! Господи, что я наделал! Ни разу за это время не поинтересовался им. Почему он сел в ущелье? Ведь он должен был меня сверху прикрывать! «Какой же я мудак!» — мысленно обозвал себя последними словами и, выйдя в эфир, скомандовал двум десяткам вертолетов, находящимся в районе: «Ищите „двадцать шестого“!»
Высадив обгоревших мужиков в полевом госпитале, развернутом на окраине аэродрома, мы задумчиво подруливали к своей стоянке, пытаясь осмыслить случившееся. Особенно одолевала занозой застрявшая мысль о ведомом. Проклиная себя за бездарное руководство парой, я, заканчивая руление, развернулся на стоянке.
Шевченко, удивленно подняв брови, указывая пальцем на соседнюю машину, проговорил: «Командир, да это ж Наумов!» Ах ты, гондон сопливый, ну я тебе! Дернув стоп-краны и не дождавшись остановки винтов, опрометью выскочил из вертолета и подбежал к Юркиной машине.
«Что ж ты, гад, делаешь, я из-за тебя всю авиацию в районе высадки на уши поднял!» — возопил я.
Однако тут же осекся. Юрка, тряся головой в тяжелом бронированном ЗШ (защитном шлеме), рукой молча показал на фюзеляж своей машины.
Да-а-а уж, картиночка, достойная пера. Над входом в грузовую кабину и по всему борту зияли дыры величиной с кулак. Ошметья перебитых обгорелых проводов торчали из кабины экипажа. Пятна окалины веселыми красками расцветили серые бронеплиты возле командирского сиденья. Как аппарат смог в таком состоянии добрести до родного стойла, загадка сия великая есть. Слава советской технике! Не перестаю ей удивляться!
«Извини, командир, плохо слышу после того, как по мне шарахнули», — пробормотал милый мой Наумчик.
Закурив, он продолжил: «Ты когда вниз полез, тебе ж орали про ДШК, а ты не обратил внимания, попер прямо через установку, ну они или офигели от такой наглости, или просто не успели среагировать на такой шустрый маневр, но по тебе не отработали, а уж мне все, что нам обоим причиталось, видно, и досталось. Удар, дым в кабине. Я сразу на вынужденную пошел и сел чуть дальше тебя. Хотел доложить по радио, а оно не работает, проводку, гады, перебили. Только хотел правака выпустить, чтобы добежал до вас, смотрю, вы взлетаете, да прямо через эту же установку норовите пройти. Ну а мне куда деваться, я за вами и пошел. Хотел ракетами его приласкать, жму, жму на кнопку, а ничего не срабатывает, носовой пулемет жму — не работает. Пока бортачу сказал, чтобы пересел к пулемету, чтобы от ручной гашетки с него отработать, уже по вашему борту зенитка полыхнула, ну, думаю, хана. Тут борттехник все-таки успел из носового пулемета по расчету ДШК очередью дать. Отогнал их. Ненадолго вроде примолкли, да видать смертник один у них остался, снова застрочил, и уже по мне опять попал. Вывернулся я из-под обстрела, а сказать ничего не могу, пристроиться попытался, да куда там, ты так притопил, что хрен достанешь, только у Баграма на посадке и догнал. Приборы не работали, редуктор уже подвывать начал, слава богу, когда уже сели, наверное, масло вытекло. Как дошли, не знаю. А ты рядом с Садохиным на реке еще один вертолет видел?»