На железнодорожной станции стояло два длинных переполненных беженцами состава, полностью готовых к отправке. Перепуганные пассажиры разглядывали последствия бомбардировки, гадая, что будет с их городом, если самолеты вернутся. «Пойдемте отсюда подальше, здесь и укрыться негде, разве что за голыми рельсами. Хуже нет, сидеть и ждать». — «Скоро мы поедем?» — «Где сейчас русские?» — «Вы действительно не знаете, или вам запрещают говорить?» — «Почему бы вам не обнадежить нас?» — «Правда, что русские зверствуют?» Я знал немного людей, покидающих свои дома с такими вопросами. Я постарался поскорее отвязаться от них. Бедняги не успели ничего прихватить, кроме еды и самой необходимой одежды.
Я пытался дозвониться до своей семьи, но попытки были тщетны. Я был всего в 22 километрах, на расстоянии птичьего полета, но телефонные линии были повреждены, и я даже не мог вызвонить военное командование, где у меня были друзья. Я был на распутье: может быть, воспользоваться ситуацией, скинуть форму и вернуться домой, к жене и детям? С одной стороны, все происходившее было чистой воды безумием. С другой стороны, я мог вернуться домой и не застать там никого, тогда дезертирство было бессмысленным.
Нет, и еще раз нет. Я должен быть выполнить свой долг, я не мог бросить товарищей на произвол судьбы. Я должен был отмстить русским.
Мы прибыли в пункт назначения, в Г[утштадт]; город был переполнен другими дивизиями, и там не было никого из нашего подразделения. Меня там знали, и нам тут же предоставили жилье, и мы нашей маленькой командой смогли отдохнуть (в О[ртельсбурге] даже три человека уже были командой). Припарковав в укромном месте грузовик, я тщательно замаскировал машину.
Еды было более чем достаточно, но отдохнуть мне не удалось. Глава местного правления, местный председатель и майор скоро стали моими постоянными гостями, превратив мою казарму в штаб. Приходили фермеры, беженцы, а чаще всего квартирмейстеры. Они с энтузиазмом выполняли мои приказы. В отличие от бюрократов, с которыми они привыкли иметь дело, я решал вопросы быстро и без бумажной волокиты. Вся остальная «административная машина» была просто горсткой упрямых буквоедов — стариков-фермеров, хорошо мне знакомых. Не имея связи с вышестоящим начальством, они упрямо продолжали, даже в сложившейся обстановке, настаивать на выполнении утративших силу приказов и уложений.
Здешние жители были просто глупы до безобразия. Единственное, что их волновало, так это погода, или же то, а не нагородили ли они ошибок, и еще — как избежать ответственности. Мне все еще доверяли, и за несколько суток я буквально возглавил этот Г[утштадт]. В городе постоянно искали меня, я был невероятно востребован. Однажды командир моей дивизии, обнаружив меня по уши в работе, страшно удивился: по дороге ему сообщили о моей гибели. Мое воскрешение из мертвых на славу спрыснули, и прошлое было забыто. [49]
Мы изучали карты и обсуждали план дислоцирования войск. С тех пор, как я в последний раз изучал обстановку, ситуация изменилась. Казалось, все линии фронта замерли, шли ожесточенные бои. Предполагалось, что фольксштурм подоспеет на помощь действующим войскам, укрепит уязвимые места, а затем будет помогать там, где это необходимо.
С одобрения действующих войск, [50] за нами был закреплен определенный участок фронта (Abschnitt [51] ). Уже прибыл вестовой с приказами для сосредоточенных в округе войск. Наконец, мы могли выдвинуться в сторону фронта.
Моей задачей стало обеспечивать поступление боеприпасов и создать автобазу из нескольких грузовиков и конфискованных телег-двуколок. Пока мы обсуждали план действий, прибыл Kreisleiter [52] (высший политический представитель и самый влиятельный политик округа) и попросил помочь эвакуировать население прифронтовых городов. Я тут же выехал на место.
В О. я получил подкрепление — еще несколько грузовиков и людей в помощь. Колонна пробиралась к фронту через затемненные города. По дороге мы забирали тех, кто решил переждать военные действия дома. В жилых домах мы находили стариков и больных, тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, а также отставших от основной колонны. Были и такие, кто вообще не желал сниматься с насиженных мест.
Пока в машинах оставались места, мы заполняли их людьми, разрешая брать с собой только самое необходимое, и отвозили их на приемную станцию. Всю дорогу люди настойчиво расспрашивали водителей, взывая к их «человечности». Но тем было не до них, им приходилось ехать в полной темноте, преодолевая бесчисленные препятствия. Что касается нас, мы точно так же устали от ответственности за пассажиров. Но гораздо сложнее было принимать немилосердные, жестокие решения — оставить 80-летнего мужчину или, если требовалось, целую семью.
Спасти всех не было ни времени, ни возможности. Русские могли появиться в любую минуту, обстановкой мы не владели — невозможно было составить цельную и объективную картину из противоречивых высказываний солдат. Во всяком случае, ясно было одно — мы спасаем последних жителей от русских.
Росла чудовищная ненависть к преступной в своей безответственности пропаганде и полностью дискредитировавшему себя партийному аппарату. Этих несчастных беженцев вполне можно было спокойно вывезти, если бы приехать за ними хотя бы на несколько недель или даже дней раньше. Но вместо этого им продолжали вдалбливать в головы чушь о непоколебимых фронтах, успешных контрнаступлениях, призывая «всех оставаться в своих домах», а «если будет необходимо уехать, то вам сообщат», и так далее.
Невыносимо тяжело было наблюдать за женщинами и детьми, крепко обнимавшими на прощание больных или престарелых родственников. Женщины, прижимая к себе детей, ложились перед колесами идущих переполненных грузовиков, пытаясь заставить нас взять в машину оставшихся родственников. А каково видеть, как мать с двумя детьми, уже сидя в грузовике, понимает, что третьего отпихнули в суматохе и он потерялся? Некоторые сбрасывали с кузовов чужие сумки, освобождая место для себя. Я же не мог закрыть задний борт грузовика, отчаявшиеся люди любой ценой пытались вскарабкаться, несчастные мертвой хваткой вцеплялись в меня, и никакие уговоры и угрозы не помогали…
Не раз нам приходилось совершать эти опасные и изнурительные вылазки к линии фронта.
Затем меня отстранили от этой работы, я должен был немедленно переключиться на боеприпасы и автобазу. Подвезли крепкий кофе и шнапс, только благодаря им мы и держались. Дорога заняла еще двое суток, мы не останавливались, даже когда нас из леса обстреливали из автоматов. Случались вещи и похуже, но мы остановок не допускали. Мы знали, что в сторону нашей позиции выслана разведка, и осмелели.