– Помнишь Кабул – там был ты, Эшши-хан. О чем вы проговорили с Кейли до утра?
– Я тебе ничего не скажу. Уйдешь с миром, слово джигита, буду молчать. Молчать ради того хлеба-соли, что мы с тобой делили. К прошлому возврата нет. Я ненавижу это прошлое! Всё! Уходи!
– Так бы и сказал, шакал, что закомиссарился, – Каракурт выхватил из-за пазухи маузер, отскочил к двери, искоса бросая взгляд на Байрамгуль, попятившуюся ко второму окну. – А ты, красотка, не дури! У твоего красавца пока есть время подумать… Ну! – поигрывал он маузером. – Имена, пароли, и я тут же исчезну…
– Сказал – не скажу, значит, ничего не услышишь…
– Сколько тебе большевики заплатили? Ну, жду! – С этими словами Курреев левой рукой достал из кармана платок, прикрыл им ствол маузера. Аннамет знал зачем: платок приглушал звук выстрела. – Поторапливайся, безносый. Будешь говорить?
– Иди ты, знаешь куда?.. – бледнея, выдохнул Аннамет. Он уже не слышал сухого щелчка выстрела, лишь горячий зной опалил ему грудь и растекся по всему телу, не видел, как Байрамгуль тигрицей бросилась на убийцу. Даже Каракурту, натренированному на расправах с людьми, стоило огромных усилий сбить с ног эту сильную разъяренную женщину, нанести ей ножом смертельный удар.
Каракурт торопился поскорее завершить кровавое дело… Убедившись, что супруги мертвы, Курреев вытер о край кошмы окровавленный нож, сунул в ножны. Затем снял с Аннамета чехол с его ножом, сдернул с груди Байрамгуль серебряные украшения и, перешагнув через трупы, стал шарить по комнате. Разворошил чувалы в углу, раскидал кошмы и, найдя лишь пару червонцев советскими ассигнациями, чертыхаясь, сунул их поспешно в карман. Собираясь уходить, он заметил в ушах Байрамгуль золотые сережки, нагнулся, чтобы отстегнуть их уже негнувшимися дрожащими пальцами. Одна из них словно приросла к мочке уха. Каракурт, досадуя на свою недогадливость, резко рванул, выдрав сережку с мясом, и крадучись вышел за дверь.
Каракурт огляделся по сторонам, вслушиваясь в шумы просыпавшегося аула, и чуть ли не бегом зашагал по знакомым задворкам, добравшись до оврага, сбежал вниз…
Через несколько дней Каракурт сидел перед Мадером, обстоятельно рассказывал ему обо всем, что видел в Туркмении. С кем установил связи, кого удалось завербовать, кто разуверился в своих силах, считая бесцельной и бесплодной дальнейшую разведывательную работу в Советском Союзе. О многом же, если иметь в виду неудачи, Каракурт умолчал, боясь прогневить шефа… И впредь, какие бы ни исполнял Курреев задания, как бы ни справлялся с ними, у него станет непреложным правилом приукрашивать все, что им сделано, и утаивать ошибки, промахи, если их нельзя взвалить на кого-либо другого. В этот раз Каракурт поплакался: мог бы сделать еще больше, был бы Эшши-хан чуть расторопнее и не мешал ему, опасаясь навлечь на себя гнев своих вторых хозяев – англичан.
– Эшши-хан хочет усидеть на двух конях сразу, – наушничал Каракурт. – Не признают его в Каракумах… Не та фигура.
Каракурт вспомнил об Ашире Таганове, но, скорее всего, для того, чтобы умаслить Мадера, смягчить предстоящий неприятный разговор об Аннамете. Чаще всего Курреев врал по наитию. Ложь и обман становились его второй натурой. К ним он прибегал и тогда, когда надеялся, что перепадет какой-то куш, и тогда, когда знал, что это усладит слух его шефов; он даже не задумывался над тем, чем чревато лганье даже для него самого.
– Ашир Таганов – вот кого завербовать бы! – Каракурт немигающими глазами вперился в Мадера. – Сын басмача. Правда, потом отец и он сам подались к красным. Да, говорят, несладко было там Аширу, ушел в Каракумы. Я его хорошо знаю, росли вместе…
– Если он служил у красных, – Мадер снял пенсне, протер стекла и снова водрузил их на нос, – занимал у них неплохой пост, то зачем ему к басмачам уходить? От добра добра не ищут.
– Мурди Чепе мне рассказывал, что Джунаид-хан тут постарался. Он посеял подозрение к Таганову… Чекисты попались на удочку, обвинили Ашира в связях с басмачами, отстранили от работы. После он долго слонялся без дела в Конгуре… А мне думается, кровь в нем заговорила. Сын басмача, конечно же, должен стать басмачом. Не забывайте, господин Мадер, что наши предки аламаны, весь Конгур – потомки разбойного племени. От зова крови не уйдешь.
– Это мне знакомо, – понимающе улыбнулся Мадер. Вспомнил историю, услышанную из уст Шырдыкули, он же Хачли. – Хорошо, если Таганова англичане не приберут.
– Не приберут, мой господин. К скупердяям он не пойдет. Англичане же мало платят – сами говорили. Я с Аширом договорюсь. Тут уж я постараюсь.
Утаить убийство Аннамета и его жены Каракурт не решился, боялся, что Мадер о том сам пронюхает, и тогда Куррееву несдобровать, глядишь, еще заподозрит в двойной игре. Промолчал он только о пятидесяти золотых червонцах, уплаченных Каракурту ханским сыном. Но когда Мадер узнал, что Курреев убил Аннамета, не выведав у него буквально ничего, немец взбеленился: стучал кулаками по столу, носился по комнате, охал и вздыхал, возмущаясь тупостью своего агента.
– Ну зачем вы его прикончили? – Мадер уже в который раз задавал один и тот же вопрос. – Убрать никогда было б не поздно. Тем более он не представлял никакой опасности.
– А чего он меня по матушке?.. – брякнул Курреев, молчавший до сего времени. – Вот и прихлопнул… Пусть не лается.
– О, майн гот! – Мадер драматично схватился за голову, неловким движением сбил с носа пенсне, которое вдребезги разбилось о пол. – Нет, ты, то есть вы – дикарь, вы – идиот! Даже папуас так бы не поступил. Подумаешь, матерился! Никто от этого пока не разваливался. – И германский эмиссар, досадливо покачиваясь всем корпусом, невесело думал: «Меня самого казнить надо – с такими кретинами задумал Срединную империю создать… Не за миражами ли я гонюсь?» – А чекисты знали, что безносый ведал у Эшши-хана контрразведкой?
– Нет, нет! – торопливо соврал Каракурт. – Откуда? Чекисты тогда с него глаз не спускали бы, охрану приставили…
– Откуда вам известно? А может, охрана была да прошляпила ваш визит?..
– Нет, нет! Мурди Чепе, тот знает. У него в Конгуре родичи. Аннамет ни с кем не общался. Люди его сторонились, как заклятого… И Айгуль подтвердила мне потом…
Мадер чуть успокоился, но все же сожалел, что безносый эшшихановский контрразведчик унес с собой в могилу тайну об английской агентуре. У Эшши-хана ведь семь пятниц на неделе, и Мадер не ошибался в одном: ханский сынок в отличие от отца своего отдавал пока предпочтение англичанам. Немецкий эмиссар и после еще долго будет попрекать Курреева за его непростительную глупость.
Однако поездка Каракурта, его обстоятельный рассказ о Туркмении родили в голове Мадера дерзкий замысел, не лишенный авантюризма. А что, если одним выстрелом двух зайцев убить?.. Берлинскому начальству потрафить – нажить капитал и удовлетворить свое честолюбие, да еще и проклятым томми насолить. Если удача не изменит Мадеру, то в Берлине наверняка похвалят, смотришь, крестом наградят. А если не выгорит? Тогда можно начальству и не докладывать. Кто его за язык тянет?!