– А где Бибихал? – разжал зубы Амир-бала. – Жива?
– Жива… – неуверенно ответил парень, и Амир-бала наконец вспомнил, как его зовут. Это Тойли, друг Хемры. – Да только… – И, не договорив, поднялся. – Пойдем, покажу…
Они торопливо зашагали на окраину аула, где по соседству со старой облупившейся мечетью было кладбище, огороженное невысоким забором. Там, у четырех свежих могил, они увидели копошившуюся на земле женщину, с непокрытой взлохмаченной головой, со свалявшимися волосами, босую. Амир-бала с трудом узнал в ней жену брата, некогда первую аульную красавицу.
– Бибихал! – окликнул ее Амир-бала. – Это я, Амир-бала…
– Вы пришли посмотреть, как я казнила Балта Батыра? – Она не узнавала своего деверя. – Смотрите, я его повесила! – Бибихал ткнула пальцем на могилу Хемры и залилась смехом, от которого у мужчин пошел мороз по коже.
Амир-бала только сейчас заметил, что на могилах водружены деревянные столбики и на каждом из них болталась матерчатая кукла, привязанная за шею.
– А это мулла Балта Батыра, – говорила Бибихал, показывая на куклу поменьше. – Это Мурди Чепе… Его я тоже повесила. Аминь! – И она провела ладонями по лицу, размазывая грязь по щеке. В ее больших, расширенных глазах Амир-бала увидел жгучую, неукротимую ненависть, которую не могло потушить даже безумие. И он дал себе клятву отомстить Балта Батыру, отомстить за брата, за его жену и детей, отомстить за попранную человеческую честь.
Таганов писал очередное донесение в Ашхабад. После ликвидации банды Халты-шиха обстановка в Ташаузском оазисе несколько улучшилась. Чекистская бригада, действовавшая в Каракумах, разгромила ряд басмаческих отрядов. Сдались еще четыре шайки, промышлявшие грабежом на больших дорогах. Эшши-хан активных действий не проявлял. По непроверенным пока что данным, ханский сын, обескураженный холодным отношением к нему родовых вождей и крупных феодалов, скрывавшихся в Каракумах, ушел в Афганистан… Ашир этому не особенно верил – Эшши-хан, пронырливый и хитрый, мог появиться когда и где угодно, как это уже бывало. Но в Ильялинском районе, в его оазисах, пользуясь тем, что чекистская бригада ушла в рейд, в пески, активизировала свою деятельность банда Балта Батыра. К ней прибавились недобитые джунаидовские юзбаши, самые отчаянные, имевшие опыт бандитской борьбы с советской властью. Банда росла, получая неведомыми путями оружие, боеприпасы, на ее счету уже было несколько дерзких налетов на аулы.
Напасть на след Балта Батыра никак не удавалось – слишком хитрым и матерым был зверь. Важно было обезглавить банду, которую Балта Батыр держал под страхом, в железных руках. После гибели курбаши такие банды обычно распадаются, перестают существовать. Но как изловить неуловимого Балта Батыра?
Таганов отложил ручку, задумался, зябко кутаясь в шинель, накинутую поверх халата из верблюжьей шерсти. За окном моросил зимний дождь, продолжительный в северных краях Туркмении; стекла жалобно дребезжали под напором упругого стылого ветра. Во дворе сердито заливался Аждар, приученный чекистами дежурить у коновязи. Пес Хемры пристал к джигитам тагановского отряда. Сильный и умный, как многие туркменские овчарки, он привязался к Аширу, которому волкодав чем-то напоминал Гаплана, собаку из далекого детства, ту самую, которую он босоногим мальчишкой стравливал в родном ауле на потеху джунаидовским нукерам.
«Чужой, однако, – так лает зло», – не успел подумать Таганов, как в дверь осторожно постучали.
Не вставая, крикнул:
– Войдите! Не заперто.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась рослая крупная фигура мужчины. Рука Ашира невольно потянулась к кобуре, но, узнав в пришедшем Амир-балу, он поднялся ему навстречу.
– Ты, гляжу, отчаянный… Сидишь у окна, с незапертой дверью. – Дождинки-слезинки катились по глубоким продольным прорезям морщин, которых раньше Ашир у Амир-балы не замечал; высокие сапоги были заляпаны жирной глиной. Он потоптался на половике, решительно двинулся в угол, сдернул с плеча одиннадцатизарядный карабин, прислонил его к стене. Только теперь Таганов заметил, что за спиной Амир-балы стояла сухонькая старушка в платке, со следами глубокой скорби на лице.
– Это моя мать, – просто сказал Амир-бала. – Мы пришли поблагодарить – за мать. И просить прощения за мое самовольство. Если б я тогда не ушел, может, Хемра остался бы жив…
Амир-бала, потрясенный гибелью брата и его семьи, благодарный за спасение матери, не таил от Таганова ничего, словно стараясь одним махом избавиться от груза пережитого, передуманного. И Таганов понимал его, ибо, темные и забитые, жили эти люди во времени сложном и не каждый сразу, как он сам, безошибочно отыскивал свое место. «Ищи суть в человеке» – было его правилом, заповедью чекиста. И теперь она обнажилась в рассказе Амир-балы – классовая суть бедняка, честного в помыслах, смелого, но обманутого врагами человека.
– Я искуплю свою вину! – Амир-бала чистыми ясными глазами смотрел на Ашира. – Я тогда, в Каракумах, такой клятвы не давал… Не очень я верил себе. Вот увидишь, Ашир, я искуплю свою вину!
– Перед кем, Амир-бала?
– Перед… – Амир-бала запнулся, потому что ответить на этот вопрос сразу он просто не мог. – Перед, перед… – И он закрыл лицо руками.
В каком-то бешеном калейдоскопе проносились перед ним лица и события: сузившиеся от недоверия глаза Тойли, морщинистый лоб его отца и дрожащий от ненависти голос: «Уходи отсюда», разгромленная кибитка Хемры, глаза обезумевшей Бибихал, свежие могилы на аульном кладбище, слезы матери, зарево пожарищ над кочевьями, свист братоубийственных пуль в пустыне.
– Перед людьми! – ясно выговорил Амир-бала. – Не жить нам на одной земле с Балта Батыром, не дышать нам одним воздухом, не глядеть нам на одно солнце. Поверь моему слову, Ашир!..
Амир-бала вместе с матерью поселился в кибитке Хемры. Несчастная Бибихал так и не вернулась домой. Спустя много дней ее обугленный труп обнаружили на кладбище, рядом с могилами мужа и детей; бедняжка, не вынеся позора, обрушившихся на нее бед, наложила на себя руки, покончила жизнь самосожжением. Амир-бала, похоронив Бибихал рядом с Хемрой и детьми, вернулся к нелегкому дайханскому труду, вступил в аульный отряд самоохраны.
В короткие зимние дни не раз вступали дайхане в стычки с басмачами, и всегда впереди на своем иноходце скакал Амир-бала. Он искал встречи с Балта Батыром. Не на одном караван-сарае, не одному сарайману, не одному чайханщику Амир-бала говорил, что жаждет встречи с курбаши, жаждет отмщения, надеясь, что кто-нибудь да передаст это Балта Батыру.
…Вечерело. Амир-бала возился во дворе, поправляя покосившийся забор, латая прохудившиеся бока кибитки. Заглянул сосед, отец Тойли, спросил:
– В соседнем ауле род гокленов той устраивает. Поедешь? Будет наш любимый бахши, из Куня-Ургенча.
– На свадьбу ехать – не воевать, – улыбнулся Амир-бала.
Наскоро вымыть руки, оседлать вороного, надеть новый халат – дело скорое. С ним поехали юный Тойли и еще трое из отряда самоохраны.