Песня раздражающе подействовала на командира и в то же время осенила его догадкой. А что, если и в самом деле устроить последний парад? Не теряя секунд, срывая застежки, Кульга выхватил из брезентовой сумки плоскую дымовую спецшашку: в танках их всегда возили по нескольку штук, чтобы в случае надобности поставить дымовую завесу.
— Противогазы!.. Натягивай противогазы! — приказал Григорий, поджигая дымовую шашку.
Из машины густо повалил черный дым. Он шел из люков и выбирался сквозь все щели… Черные космы дыма чуть заметно колыхались в морозном воздухе от легкого ветерка и стелились по изрытому снежному насту. У немцев на главном рубеже обороны и у артиллеристов в бетонном укреплении не было никакого сомнения, что русский танк горит. Тяжелая махина, беспомощно накренившись, стояла на виду и испускала в небо натуральный дым. Подойти к горевшему танку немцы не решались. Пушка, торчавшая из дота, приподняв ствол, посылала снаряды за танк, настигая отходящие подразделения русской пехоты.
— По нашим бьют, гады!.. — выругался Тимофеев.
— Заткнись! — оборвал его Кульга. — Соблюдать тишину! Пусть думают, что мы горим!
В голосе Григория звучали довольные нотки. Он видел, что немцы поверили в пожар. Они перестали стрелять в «мертвый» танк. Хитрость удалась! Выиграно главное — время. И его нельзя упускать. Кульга не отрывался от смотровой щели. Укрепленные позиции врага были перед ним, как семечки на ладони. Успевай только считать и отмечать на карте.
— Ну, как там рация? — спросил Кульга радиста.
Черный от копоти Виктор Скакунов виновато взглянул на командира и снова склонился над своим ящичком, напичканным конденсаторами и замысловатыми радиолампами.
— Черт! — в сердцах произнес Григорий.
Разве не досадно, когда есть у тебя такие условия, вся оборона высотки перед тобой раскрыта, а ты не можешь о ней сообщить своим, дать координаты артиллеристам! Не везет, так не везет… Надо надеяться лишь на себя. Кульга зажег вторую шашку и черными от сажи пальцами вцепился в холодный поворотный механизм. «Только чуть-чуть! Чуть-чуть! — приказывал он сам себе, осторожно поворачивая башню. — Чтобы не заметили, а то сразу гроб с музыкой!»
Он крутил механизм очень медленно, строго по часам, передвигая пушку через каждые пять минут лишь на несколько сантиметров. Танкисты понимали замысел командира и сознавали, что эти минуты жизни могут оказаться последними. Танк открыт со всех сторон, и ему одному, лишенному главного — маневренности, долго не продержаться… И все же танкисты нетерпеливо торопили командира, дергали за ногу, подталкивали в спину: давай, мол, скорее наводи!
Но у Кульги хватало внутренней силы не спешить, не торопить судьбу, потому как он чувствовал на себе ответственность за исход всего боя. Не только боя танка с дотом, а всего сражения за высоту 151,2… И эта ответственность руководила его сознанием, подчиняя единой цели все действия. Кульга неотрывно смотрел в прицельное устройство и чуть заметно передвигал башню, направляя ствол орудия на черную амбразуру бетонного дота. Бить надо лишь наверняка! Чтоб никакой ошибки, ибо на карту поставлено слишком много — не только судьба танкового экипажа, но и других танкистов и пехотинцев, которые пойдут штурмовать высоту во второй раз.
О себе Кульга не думал, потому что понимал обреченность своего положения. Прожитые им годы отодвинулись куда-то назад, тихо растворились, словно их и не было, словно он только и жил для того, чтобы в эти холодные минуты слиться с прицельным устройством.
Бой постепенно затихал. Наша атака захлебнулась, и бойцы откатывались на исходные позиции. Гитлеровцы, довольные, что им удалось удержать высоту, прекращали стрельбу из орудий: били лишь из автоматов и короткими пулеметными очередями.
На изрытом снегу, куда ни глянь, лежали наши солдаты, на спинах у многих бугрились вещевые мешки… Сильным пламенем горели и два наших подбитых танка, и тихо чадила ложным дымом вырвавшаяся вперед «тридцатьчетверка», Холодный ленивый ветер относил в сторону густые космы черного дыма. Немцы не обращали никакого внимания на «мертвый» танк. Они уже привыкли к нему за это короткое время, как привыкают на войне к неподвижным машинам, ставшим мрачными деталями пейзажа на ничейном пространстве. Пушка «тридцатьчетверки», странным образом повернувшаяся к доту, не вызвала опасения. Если до сих пор она ни одного разу не выстрелила, хотя русские в свой предсмертный час всегда отчаянно воюют, то теперь и подавно она обречена на молчание. Немцы просто смотрели на танк глазами победителей и прикидывали возможности утащить с наступлением ночи его к себе на буксире. За такой трофей, пожалуй, и наградить могут.
Никто из них даже и не предполагал, что в «мертвом» танке стоит не адская жара огня, а стынет жуткий морозный холод и коченеющие танкисты, вымазанные с ног до головы в саже, ставшие чернее негров, готовятся к сражению. Водитель Тимофеев и радист Скакунов выбрались через нижний люк под танк и там, разгребая сдавленный снег саперными лопатами, спешно сооружали боевое место для круговой обороны. Старая траншея давала возможность действовать скрытно.
Кульга, не отрываясь от прицела, казалось, забыл про поворотный механизм. Данило Новгородкин даже встревожился: не задремал ли ненароком командир у прицела? И легонько подтолкнул Григория в спину. Кульга молча погрозил башенному стрелку указательным пальцем, дескать, не мешай!
Наконец сделано последнее движение — и пушка смотрит в цель! Кульга выждал секунды. Потом, как можно хладнокровнее, снова проверил точность прицела. Никогда ранее он так придирчиво не контролировал себя. Первые снаряды должны решить все… На них вся надежда.
— Внимание! — впервые громко произнес Кульга, и в морозной тишине его голос прозвучал тяжело и глухо, как в пустой железной бочке.
Новгородкин, поглаживая перчаткой маслянистый снаряд, застыл в напряженном ожидании.
— Огонь!!!
Кульга торопливо, словно вбивая гвозди, клал снаряды один за другим. В утробе бетонного дота, в развороченной амбразуре то и дело вспыхивали ослепительные молнии, озаряя все вокруг огненными всплесками, как будто бы беспрестанно открывалась и закрывалась дверца паровозной топки. Тяжелая бетонированная махина натужно вздрагивала от каждого разорвавшегося внутри снаряда и разваливалась крупными глыбами.
Первые минуты, как и рассчитывал Кульга, оказались решающими. Внезапность — спутница удачи. Хорошо замаскированный бетонный дот, сорвавший атаку наших частей и подбивший «тридцатьчетверку», взлетел на воздух, превратившись в бесформенную груду развалин. Не давая врагам опомниться, Кульга быстро развернул танковую башню и открыл огонь по ближним окопам и обнаруженным блиндажам. От разогретой пушки, как от плиты, шел горячий дух. Григорию стало жарко, он даже слегка вспотел. Немцы, опомнившись, открыли ответную стрельбу из пушек, минометов, пулеметов, винтовок и автоматов. По броне звонко затарахтели пули, застучали осколки разорвавшихся неподалеку мин, словно молотки слесарей, тяжелыми ударами долбили по неподвижному танку снаряды. Внутри могучей машины стоял такой звенящий грохот, казалось, вот-вот броневая сталь не выдержит и начнет лопаться. Одним из тяжелых снарядов заклинило башню.