Они шли молча по расхлябанной лесной дороге, миновав второй эшелон, вышли на командный пункт командира батальона. Часовые издали узнавали своего командира, но для формы строго окликали и требовали назвать пароль.
В блиндаже комбата было тесновато, но обжито и уютно. Молоденькая белобрысая телефонистка сидела у раскаленной докрасна печки-«буржуйки». При появлении незнакомых людей она вскочила, стрельнула глазами на Лелюшенко и без особого интереса взглянула на Миклашевского, который был в поношенной форме рядового бойца. Однако уважительное отношение к рядовому со стороны комбата и незнакомого капитана не прошло незамеченным, и телефонистка пожала плечами.
— Рокотова вызвали? — спросил комбат, снимая шинель.
— Он уже здесь, товарищ старший лейтенант, — ответил пожилой мужчина с двумя лейтенантскими кубиками на петлицах, представляясь Лелюшенко: — Комиссар батальона Хромов.
— Как у него там? — допытывался комбат.
— Спокойно. Сам расскажет, — голос у комиссара был мягкий, окающий, густой. — Немцы вот опять листовок набросали.
— Это хорошо!
— Вчера вы ругались на такую пропаганду, а сегодня радуетесь. Чего же тут хорошего?
— Высший смысл имеется, — многозначительно ответил комбат и круто переменил тему: — Пожевать гостям что-нибудь найдется?
Последние слова комбат адресовал не комиссару, а усатому низкорослому старшине, который стоял по другую сторону стола. Старшина, видимо, не так давно пропустил свои фронтовые сто граммов, и глаза его лихо поблескивали.
— Сей момент, товарищ комбат!
Старшина, двигаясь боком, направился к выходу.
— Разрешите войти! — раздался твердый голос, и в дверях вырос крупного сложения младший лейтенант.
— Проходи, Рокотов, — сказал комбат и представил его Миклашевскому и Лелюшенко: — Вот это и есть Костя Рокотов, командир третьей роты.
Миклашевскому сразу понравился младший лейтенант, напоминающий чем-то Григория Кульгу, хотя лицом на него и не был похож. У Рокотова было загорелое, продубелое на ветру и холоде смуглое лицо. Оно не отличалось особой красотой, но было открытым, уверенно-спокойным своей внутренней силой и невольно располагало к себе. Может быть, тому способствовала мягкая, как бы застенчивая улыбка полных, четко очерченных губ да темные живые умные глаза.
Пока Рокотов докладывал обстановку на переднем крае, на столе появился ужин. Повар в белом колпаке расставил тарелки, наполненные солеными огурцами, квашеной капустой, душистой вареной картошкой, нарезанной толстыми ломтями колбасой, вареным мясом, хлебом. Потом водрузил небольшую кастрюлю, от которой шел теплый ароматный дух наваристых щей. Миклашевский с нескрываемым удовольствием смотрел на обильный стол и думал о том, что на передовой живут не так уж плохо, что впереди ждут его много дней и ночей, когда он будет вспоминать вот этот простой обильный стол.
— А как насчет согревающего? — поинтересовался старшина у комбата.
— Я норму фронтовиков отменять не властен, — ответил тот, не подымая головы от карты.
— Будь сделано!
Через минуту старшина принес и поставил на стол бутылку водки.
— Погреемся!..
Рокотов тем временем рассказывал о переднем крае противника, указывая на карте расположение огневых точек, линии окопов, местонахождение блиндажей и дзотов.
— Как минное поле? — спросил Лелюшенко.
— Проходы будут готовы. — Рокотов взглянул на ручные часы. — Уже ребята делают, товарищ комбат.
— А на той стороне речки? Придется рисковать?
— Почему рисковать? — улыбнулся Рокотов. — По вашему заданию мы уже третий день ведем наблюдение за фрицами, и могу доложить, что мои ребята устроились почти на самом берегу. Прямо под самым носом у фрицев сутки находились в секрете и высмотрели два прохода через ихние минные поля. Вот гляньте на карту, я тут отметил синим карандашом.
Миклашевский особенно внимательно слушал Рокотова и следил за его пальцем, всматриваясь в отметки на топографической карте, — на рассвете именно ему в одиночестве, без саперов, придется проходить минные поля фашистов.
Немецкие окопы располагались на взгорье. Позиция выгодная и удобная. Видать, командир у немцев с головой. Перед передней линией пролегал пологий скат до самого берега небольшой речки, поросший редким кустарником. Берегу реки, как докладывал Рокотов, низкий, илистый. Миклашевский отметил и место брода, по которому, как говорил комбат, не раз проходили на ту сторону наши разведчики.
Наши же окопы находились на опушке леса, и от них до речки было метров триста, не менее. Болотистая низина, гладкая и открытая, как ладонь. Местами метелки прошлогоднего высохшего камыша да редкие кустарники.
— До самой речки можно добраться запросто, — утверждал Рокотов. — Там наше передовое охранение да наблюдатели.
Лелюшенко тем временем перебрал пачку немецких листовок, которые фашисты сбросили сегодня днем, выбрал помятую и протянул ее Миклашевскому, шепнув на ухо:
— Бери свой пропуск.
Листовка была отпечатана на добротной бумаге. Миклашевский дважды прочел текст. Гитлеровцы писали, что победы Красной Армии чисто временные, что из Германии прибывают новые войска и дни большевистского государства сочтены. «Уничтожайте комиссаров и командиров! Пока не поздно, переходите к нам! Гарантируем жизнь и свободу после победы германского оружия!»
Миклашевский слушал, отвечал, разговаривал, а у него перед глазами все была топографическая карта, и он уже мысленно отмеривал каждый шаг на земле, переправлялся по холодной реке, карабкался навстречу немецким траншеям, навстречу неизвестности.
Игорь поймал себя на мысли, что в эти минуты в нем живут два совершенно разных Миклашевских. Один из них живет настоящим, участвует в беседе, а другой — уже там, уже на той стороне…
— Да ты ешь, друг, ешь! Хошь, я тебе вот еще огурчиков накладу да капустки. Такой там тебе не дадут, — Рокотов заботливо ухаживал за Миклашевским, наполняя его тарелку.
От «согревающего» Игорь отказался. Лелюшенко одобрительно кивнул. Трезвая голова всегда работает лучше.
— Выйти бы подышать, — предложил Миклашевский.
— Не мешает, — согласился Лелюшенко.
Они вышли из тесного блиндажа.
— Волнуешься? — тихо спросил Лелюшенко.
Игорь вздохнул.
— Что молчишь?
— Думаю.
— О семье?
— Да.
— Не беспокойся.
— Верю. В беде их не оставите…
— Письма давно получал?
— Последнее неделю назад. Лиза писала, что все в порядке. Она такая… Никогда не пожалуется.
— Моя тоже такая, — сказал Лелюшенко. — После войны им памятники надо ставить.