— Ты что, сдурел? — Миклашевский пытался унять уголовника. — Охолонь чуток!
— Я те покажу, стерва! Пасть разорву и зенки повыкалываю!
Миклашевский драться не хотел. Он понимал невыгодность своего положения — что можно сделать одной рукой? А вокруг внимательные пары глаз следят за каждым движением, готовые в любой миг поддержать своего вожака.
— Бей гада!
Игорь привычно уклонился в сторону, и кулак уголовника резанул воздух возле самой головы, пройдя в считанных сантиметрах рядом с ухом. Уголовник решил тут же нанести удар левой рукой, целясь попасть в нос, «разбить сопатку». Миклашевский, не подымая рук, качнул тело в другую сторону, и кулак уголовника снова просвистел мимо.
Игорь видел прямо перед собой глаза вожака с мутным, безумным блеском, ноздри его раздувались, злая до зелености бледность покрыла щеки, вырисовывая рубцы былых потасовок, следы ножевых или бритвенных порезов, синевой темнели следы чьих-то зубов на кончике носа, и неприятно топорщилась редкая белесая щетина, отросшая на щеках за последние дни.
— На! Получай!.. Вот тебе!.. Вот! — выкрикивал прерывисто вожак.
Он бил не тычками, а со всего размаху, широко выбрасывая руку, вкладывал в удар всю силу. Но и эти удары, длинные и размашистые, чем-то похожие на плохие свинги, Миклашевский парировал легкими, отработанными на тренировках защитными нырками, приседая на ногах, пропуская кулаки над своей макушкой. Со стороны это выглядело весьма даже забавно: вожак колотил кулаками воздух. И в застывшей тишине камеры послышались легкие смешки. Не понимая, что же на самом деле происходит, почему он никак не может «подцепить» кулаком занудистого перебежчика, уголовник лютовал.
— Стерва!.. Тварь!..
На шум прибежали охранники. Открыв квадратное окошко, в которое передают еду, они застыли и с нескрываемым удовольствием следили за ловкими увертками перебежчика, который стоял почти на одном и том же месте и не давал себя ударить.
Потасовка продолжалась несколько минут. Слышались выкрики ругательств и приглушенные смешки. Они и подливали масла в огонь, хлестали вожака больнее ударов. Сначала Миклашевский, демонстрируя боксерские приемы защиты, увлекся «игрой», которая чем-то напоминала отработку защитных вариантов, как любил говорить ленинградский тренер Зомберг, «в боевых условиях», когда один боксер наносил удары, а другой имел право лишь защищаться движением корпуса или ног… Но когда раздались смешки и атмосфера в камере стала накаляться, он скорее почувствовал, чем осознал надвигающуюся опасность: дружки уголовника смеялись как-то странно, в их голосах звучала скорее неприязнь, чем одобрение. Они могли и подставить ножку, а то и просто навалиться всей гурьбой…
— Бей шкуру!..
В следующую секунду, когда распаренный вожак с вытаращенными глазами бросился с очередным ударом, Миклашевский на какое-то мгновение опередил его, послал свой стопорящий встречный. Игорь метил в срезанный подбородок, но удар пришелся по скачущему кадыку, по горлу. То был страшный удар. У Миклашевского не было иного выхода. Надо было кончать…
Дернув неестественно головой, уголовник, как подброшенный пружиной, отлетел на несколько метров назад и плюхнулся задом на пол, потом тут же повалился на спину, схватился обеими руками за горло и стал странно дергаться и кататься по полу, издавая глухой хрип.
— Убил пахана! — раздался чей-то визгливый возглас. — За что-о-о?
Все вскочили на ноги. Девять против одного. Охранники даже не думали вмешиваться, ждали с интересом, прикидывая в уме: долго ли один продержится?
— Не подходи! — предупреждающе выкрикнул Миклашевский, становясь вполуоборот, выставляя вперед левое плечо, готовый отразить первый же наскок. — Не подходи!.. Сломаю!..
— За пахана ответ держать будешь, собака!
Первым выступал плечистый детина с плоским испитым лицом, на плечи которого вчера влезал вожак, зажигая спичку о стекло окна.
— Я те покажу, как надо бить! Ужо держись!..
Он двигался, тупо выставив нагнутую голову, уверенный в своей непобедимости. Остриженные коротко волосы щетинились темным ежиком, на темени белой кривой чертой светился безволосый шрам.
— Держись!..
Когда он кинулся на Миклашевского как таран выставляя оба кулака, готовые все сокрушить, Игорь в самый последний миг сделал легкий, скользящий шаг в сторону и, круто разворачиваясь корпусом, пропустил мимо себя наступающего. И тут же, не давая ему опомниться, нанес быстрый и короткий, как вспышка, удар снизу, апперкот, вкладывая в него всю силу ног. Уголовник, согнувшись в низком поклоне, тяжело плюхнулся под ноги Миклашевскому. «Нокаут!» — успел отметить Миклашевский, как в следующее мгновение на него, как коршуны на добычу, бросились остальные…
Началась свалка. Еще троих ему удалось точными ударами свалить на пол, четвертый, выплевывая кровь, на четвереньках торопливо отполз в дальний свободный угол, приговаривая:
— Меня не трогай!.. Не надо!..
Но и Миклашевскому досталось. Его свалили, пинали, били, тыкали кулаками под ребра, разорвали гимнастерку, разбили губу… И все же, рванувшись в сторону, ему удалось, сбросить со спины навалившегося уголовника и вскочить на ноги. Он отпрыгнул к стене и стал спиной к ней. Голова гудела, ноги противно вздрагивали.
— Подходи, гады!.. Ну!..
Трое оставшихся на ногах уголовников невесело переглянулись. Один из них, с синяком под глазом, тяжело дыша, вытер рукавом лицо и попятился к дверям.
— С меня хватит… Наелся!..
Двое нерешительно топтались на месте. Миклашевский прижался спиной к стене и разгоряченным гудящим телом ощущал прохладу.
Лязгнул засов, и дверь распахнулась. В камеру вошли надсмотрщики.
— Буйный! Разбросал всех… Пошли!..
Миклашевский, осторожно переступая через распростертые тела, направился к выходу. У дверей оглянулся, погрозил кулаком. В голове стоял легкий звон, барабанные перепонки заложило, как после артналета, фаланги пальцев сбиты в кровь… Ныла спина, бока, слегка поташнивало. Трое приподнялись и ошалело смотрели на уходящего Миклашевского, и в их взглядах можно было прочесть обнаженную бессмысленность жестокости.
— Шнель!
3
Его провели прямо в кабинет помощника коменданта лагеря майора СС Ульриха фон Риттера. Тридцатилетний родовитый пруссак, довольно крупный, плотный, с лицом, словно природа его вытесала одним топором, откинулся на спинку кресла и в упор рассматривал Миклашевского, пока о нем докладывал по-немецки старший надсмотрщик.
— Неужели всех девятерых? — переспросил фон Риттер.
— Так точно, герр майор!
— О! Боксмайстер! — фон Риттер улыбнулся, обнажая ровные зубы, и спросил Игоря: — За что подрались?
Миклашевский отрицательно покачал головой.
— Не понимаю.