Прага внешне почти не изменилась. Низкий, кирпичной кладки, аккуратный Центральный вокзал, утопающий в зелени. Он совсем не походил на вокзалы других столиц Европы, где под стеклянными крышами всегда стоял едкий сизый угар от чадящих дымом паровозов. А в Праге — бросающаяся в глаза чистота, все вылизано, вычищено, нигде не увидишь не то что окурка, даже сломанной, обгорелой спички… Только неуместно свисают фашистские знамена со свастикой да в витринах выставлены портреты Гитлера.
На перроне много немцев, особенно военных. Старков едва вышел из вагона, среди встречающих сразу заметил знакомую полноватую фигуру Ярослава Добжика. Они не виделись добрых пять лет, тяжелых лет для его родины. В 1938 году, после Мюнхенского сговора, чехословацкое буржуазное правительство «добровольно» уступило Германии богатую Судетскую область. А в марте 1939 года гитлеровские войска вторглись в Чехословакию, оккупировав страну. Чехия и Моравия были объявлены германским протекторатом, в Словакии создано марионеточное государство… Боль пережитых трудных лет отложилась на лице Ярослава Добжика, всегда веселого и неунывающего. На висках появилась седина, глубокие горестные складки залегли на его щеках. Прежними остались лишь одни глаза.
Друзья не бросились друг к другу и не обмолвились ни единым словом. Просто обменялись понимающими взглядами, в которых была выражена радость встречи. В такое бурное время не так просто уцелеть, выжить. Добжик тут же двинулся к выходу. Он шел уверенно и одним своим видом уже показывал, что в Праге «все в порядке», что пришла команда из Берлина «встретить товарища» и он, Ярослав, делает это с большой охотой. Так они вышли на привокзальную площадь. Здесь Ярослав сделал незаметный знак рукой, понятный лишь им обоим: «Я ухожу вперед, отрываюсь, а ты следуй за мной на дистанции». Потом они ехали в одном вагоне трамвая, не подходя друг к другу, делали пересадку на Староместской площади. День был пасмурный, моросил мелкий дождь, и возле Тынского храма Старков замедлил шаги, бросив взгляд на суровый монументальный памятник Яну Гусу. Великий чешский бунтарь стоял с непокрытой головой, и по его лицу текли, словно слезы, дождевые капли. Так они добрались к невзрачному на вид кирпичному старому дому, затененному высокими деревьями. И только здесь, переступив порог и заперев дверь, друзья дали вырваться на волю своим чувствам. Они обнялись, шумно хлопая друг друга по спине, по плечам.
На столе появились бутылки охлажденного темного пива, поджаренные кнедлики, чем-то похожие на украинские галушки, политые острым томатным соусом, вареное мясо, колбаса, овощи… Угощая друга, хозяин дома докладывал о делах, о людях, об утратах, о планах на будущее.
— А как поживает наш радиоинженер? — спросил Старков.
— Ты имеешь в виду инженера Достальчика?
— Да, Ярослав.
— Его больше нет, погиб… Помнишь, ты о нем сказал тогда, еще при первой встрече, что такому можно верить! И инженер Достальчик оправдал твои слова.
Старков отодвинул бокал с пивом. Инженер Достальчик погиб! Старков помнит тот тихий вечер, когда на конспиративную квартиру пригласили этого угрюмого, долговязого молодого инженера. Тогда Старков решил лично присутствовать при разговоре. Он знал, что Ян Достальчик из состоятельной семьи, талантливый инженер, как о нем говорили, «перспективный технический специалист». В свои тридцать лет он уже хорошо зарекомендовал себя. Достальчик, значительно усовершенствовав, заново переработал и создал собственную конструкцию малогабаритного радиопередатчика. Это было новое слово в радиотехнике. Он думал о своей родине, о ее обороне. Однако вскоре стал свидетелем, как хозяева предприятия показывают его передатчик французам, англичанам, американцам и бесцеремонно торгуются, стремясь подороже продать важное изобретение. Ян Достальчик вознегодовал, в его сознании произошел резкий перелом, он впал в отчаяние. Он хотел было уничтожить первый образец радиопередатчика, порвать и сжечь чертежи. Но друзья удержали его, познакомили с патриотами-подпольщиками.
Такова была предыстория. Ян Достальчик пришел вовремя, хорошо, по-модному одетый. Только сосредоточенно-уставший взгляд говорил о переживаниях и внутренней борьбе, которые проходили в нем и мучили бессонными ночами. И вот тогда, после той встречи, на вопрос Добжика: «Ну, как?» — Старков и ответил утвердительно: «Такому можно верить».
— Уже при оккупации Ян вынес из заводской лаборатории по деталям пять передатчиков и сам собрал их. И сам отрегулировал, наладил. Написал краткую инструкцию, как пользоваться аппаратом, — рассказывал Ярослав. — Его выдал кто-то из сотрудников той секретной экспериментальной лаборатории. В гестапо он молчал, не назвал ни одной фамилии, ни одного адреса. Его сначала уговаривали, пытались подкупить, соблазнить деньгами, а потом зверски пытали… Зверски!.. Но Достальчик выдержал все муки. Потом официально было объявлено, что «за измену» он приговорен к расстрелу и приговор приведен в исполнение.
Немного помолчав, Добжик продолжал:
— А аппараты его работают. Хорошие машинки! Правда, две уже вышли из строя, их запеленговали немцы и устроили облаву. Один передатчик раненый радист успел подорвать. А другой фашисты захватили, окружив ночью лесной домик в Низких Татрах… Два других аппарата работают и мстят за смерть инженера. Один был у нас в запасе, но теперь приказано отдать его тебе, друг. Враг у нас один, и мы, славяне, должны помогать друг другу в борьбе.
На следующий день Старков снова находился на вокзале и садился в поезд.
Радиопередатчик чешского инженера Достальчика был привезен в Бельгию, в Антверпен.
В этом шумном бельгийском портовом городе Старков довольно быстро нашел отдельную меблированную двухкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, неподалеку от набережной Шельды. Квартира была угловая. В первой комнате дверь вела на небольшой узкий балкон, с которого просматривался глухой переулок. На балконе имелись длинные деревянные ящики, прикрепленные к перилам, в которых густо рос плющ. Вьющиеся стебли с пожухлыми листьями создавали из балкона своеобразную тенистую комнатку. Старков без особого труда вплел проволочную антенну в сетку плющевых стеблей и замаскировал ее.
Оставалось сделать последнее — доставить сюда радиста. Из Берлина сообщили ему адрес радистки Марины Рубцовой, которая живет по паспорту Марии Декур, и предупредили, что она чуть не попала в лапы гестапо… Будьте бдительны и осторожны! Берлинцы не жаловались на обстановку, они лишь предупреждали. Гестапо и служба безопасности идут буквально по их следам… Аресты выхватывали из их группы боевых товарищей. Круг постепенно сужался, а работы прибавлялось — война принимала иной характер, и требовались все более глубокое проникновение и более глубокие знания замыслов и планов противника, его возможностей, его экономики и промышленного потенциала…
Перед самым выездом в Брюссель Старков как-то невольно обратил внимание, что на рекламных щитах и тумбах появились красочные афиши, на которых крупными буквами было выведено слово «Бокс». Афиши сообщали, что в субботу, 21 ноября, состоится поединок на ринге между чемпионом Европы среди любителей Камилем Дюмбаром и чемпионом Ленинграда, русским мастером Игорем Миклашевским.