— Мне тоже! — твердо и решительно выговаривает Витовт.

— А вам в кайф, чтобы война шла до упаду?! Пока мы тут все не упали и завоняли?! — бесится в ответ Миша.

— Нет! Мы думаем о тех, кто останется на откуп националистам, если заключат мир сейчас, когда неясно, кто кому вломил! Ты их сборищ в Кишиневе не видел! Не видел, как плюют людям в лицо, как бьют и убивают на улице людей за то, что они, просто проходя мимо этих тварей, говорили на русском языке! Не видел, но мог бы об этих людях подумать! — отрубаю я за себя и за Семзениса.

Все мрачнеют. Настроение испорчено. Ну что же это в самом деле такое! Все друзья за столом, встретились с радостью и тут же поругались!

— Разговор этот приказываю прекратить как вредный! — вмешивается в образовавшуюся паузу Али-Паша. — Ваши с Витовтом милитаристские взгляды, Эдик, мне известны. Считаю их правильными, морально и стратегически обоснованными. Вот только никто, друзья мои, не торопится дать нам волю нашпиговать Снегура и Косташа свинцовыми зубочками и посадить на вертела! А такая недоделанная война, когда разбивают город за городом и село за селом, — причем не вражеские, а свои же, заметьте, села и города, — больше никому не нужна! От нее ни по ту, ни по нашу сторону не легче! Здесь уже Миша прав, и ты это знаешь! Базарите об одном, только с разных концов! Еще в рожи друг другу не хватало по дури вцепиться! От нас не зависит, будет перемирие или нет. И не нашей виной хорошее дело выродилось в кровавое болото! Мы многое сделали! Тирасполь загородили. Мулей поубивали добре. И пыл их поугас! Приуныли, сволочи! Начинают думать, куда их кишиневские горлодеры затянули. Воспитательный процесс пошел! Сейчас же, по мне, раз нет веры в вождей и надежды на решительную победу, пора закрывать лавочку! И можете быть покойны, для нас с вами перемен будет мало! С такими педрилами, как «высокие договаривающиеся стороны», мир поначалу много лучше войны не будет!

— Мальчики, о войне и политике — шабаш! Давайте еще по сто — и о бабах! — Торопится вслед за командиром поставить точку на конфликтной теме Тятя, шаря рукой под стеночкой внизу. Достает вторую бутылку. — Эдик, долей, у всех же на дне, будто кот наплакал!

Али-Паша свирепо смотрит на Тятю, с просящей улыбкой держащего бутылку в руке. «Дойна». Тоже ничего себе коньяк. Но он молча встает, делает уверенно-равнодушное, командирское лицо и бросает к глазам руку с часами.

— Я к бате. На двенадцать вызывает. Замкомвзвода, ко мне. Остальные по распорядку.

6

Значит, продолжение пира оставлено на мое усмотрение. Выхожу из квартиры следом за ним. На лестнице он поворачивается.

— Вот что, Эдик. На этот раз перемирие может состояться. Я с утра у бати уже на раздаче цеу был. Речь идет о полном отводе войск к первому числу и затем о совместном наведении порядка с миротворцами. Они уже прибывают. С нашей стороны на совместное наведение прочат исключительно МВД. Завтра нам обещают смену, и я настоятельно рекомендую тебе мотать в Тирасполь.

— Нет уж, дудки!

— Послушай…

— Паша!!! Ты о чем?! К перемирию какая, к черту, смена? Не дадут ведь никого! Оставить тебя с босяками — и в Тирасполь?!

— Заткнись и слушай! Засветишься до первого числа или после, как там выйдет, — обратно на наведение порядка не попадешь как активный участник боевых действий! А ты здесь, я кумекаю, будешь нужен, и даже больше, чем сейчас! Это — во-первых! Во-вторых, пойми меня правильно, нервы у тебя стали ни к черту, дергаешься весь. Несколько дней отдыха я бы тебе сейчас рекомендовал.

У меня екает внутри, и по спине разливается противное ощущение.

— Паша, ты что, считаешь, я струсил?!

Али-Паша смотрит и покровительственно улыбается.

— Нет, Эдик, в мыслях не было. Тебя уже не напугать войной. Но все же ты недолго на ней. Знаешь только, что после одурения, в котором хлопают новобранцев, после того, как иные бегут обратно при первой возможности, втягиваешься в нее, устаешь и от усталости привыкаешь. Как будто успокаиваешься, начинаешь чувствовать себя нормально… Но затем усталость и нервы берут свое, волнами, у каждого по-своему. У одного через месяц крышу начинает рвать, у другого — через два, у третьего — через три. Люди не железные, потихоньку гнутся, особенно когда за спиной не положенные тылы, а воровство и вонючая политика. Это не трусость, о ней забудь! Смог держать себя в руках до сих пор, сможешь всегда! Но отдыхать нужно. Игнорировать усталость, переходить ее предел нельзя. Это уже не храбрость, а дурость! Все пройдет, если дать человеку отдохнуть. А страх… Вот когда совсем кончится война, будешь с полгодика спать спокойно в своей постели, тогда и придет, задним числом, настоящий страх! Я знаю… — Али-Паша невесело усмехается, и продолжает:

— Думаешь, я не боюсь? Еще как иногда! Аж ноги ватными делаются! И тогда первая мысль — не подать виду. Верно? Поэтому нам самих себя не видно. Только со стороны смотришь и начинаешь догадываться, что человека вот-вот может рвануть. Я же видел, как ты торчишь в трансе, а потом срываешься, как на пожар! Добро бы от мулей бежал, а то на мулей, — пытается пошутить он. — Так и пулю получить недолго. Ты уж посмотри за собой, а? Не казни себя, сделал все что мог и даже больше. Чудо, что вам вообще удалось тогда отойти! И соглашайся. По душам с тобой говорю, как когда-то со мной мой батя, в Афгане.

— У тех, кто Отечественную ломал, такой возможности не было, почему же я должен пользоваться ею? — упрямо возражаю я.

— Да потому, что я в Афгане ею пользовался! Сейчас не Отечественная война, и такая возможность есть. Не использовать ее глупо. Чрезмерный риск и предрассудки, больше ничего! Подумай!

— Подумаю, — уклончиво отвечаю я.

— Думай! И не только об этом, но и о том, с чего я начал: что каждый должен быть не там, где ему захотелось, а там, где он больше нужен! А за меня на будущее не волнуйся. Справлюсь! Ну, я погнал. Иди, пей с ребятами бутылку, они заждались уже. Если не ошибаюсь, у них еще в загашнике есть. Только не переборщите!

Возвращаюсь на кухню. Так и есть. До того заждались бедные, что у них уже и рюмки пустые. Только моя стопка, полная до краев, стоит сиротливо. Смешали «Викторию» с «Дойной» как божий дар с яичницей. Молчат. Гадают, с чем вернулся, не рубану ли им праздник.

— За что пили? — спрашиваю. Потом соображаю, что это — третья. Молча выпиваю ее до дна.

Тятя тут же щедро, по ободок, разливает снова. За счастье! Есть ли оно? Почему-то вспоминаю, что есть в Луганской области такой город — Счастье. Никогда там не был, но это название на карте меня всегда завораживало. В три приема уходит и эта бутылка. Быстро употребленный алкоголь ударяет в голову и вышибает дурные мысли. Цель достигнута. Теперь пора притормозить…

— Сколько там у тебя еще в подполье, — спрашиваю Тятю, — только честно?

— Три!

— Все — «Дойна»? Богато!

— Нет, две — «Белый аист».