— Что-то я не понимаю. Чего ты в историю полез, профессор?
— Ну и дурак! Это он о постоянном уклонении от боя и об организации голода. Мда-а… Воистину великое военное искусство…
— Так точно, командир! Видите, как велики наши стратеги? Чтобы быть подлинно народным полководцем, от врага надо бегать, города сдавать и народ голодом морить. Тот, кто быстро выиграл сражение и сберег при этом людей, тот народным полководцем в нашей стране, безусловно, считаться не может. Но уморите миллион-другой, разбейте несколько своих городов, бегите на тысячу верст от границы — и вы уже народный избранник!
— Это какой еще коммуняка безмозглый написал?
— Это, Серж, не коммуняка. Это милые тебе монархисты. Генерал от инфантерии Н.П. Михневич.
— Быть не может!
— Может. Что красные, что белые, двести лет одно только худшее на щит поднимали. Не веришь? Читай сам.
— Да пошел ты… На хрена оно мне надо? — бурчит комод-два, отворачиваясь к стенке.
А за окном уже темнеет. Еще один день прошел.
Двадцать второе июля началось как обычный, спокойный день. Но ему было не суждено закончиться тихо. В Москве под эгидой президента России Ельцина стороны подписывали окончательный мирный протокол. Прорумынским кругам в Молдове срочно требовались новые аргументы. У националов была привычка наносить удары не с утра, а под вечер. Наверное, потому, что в тираспольских органах и штабах была другая плохая привычка — изображать продолжающееся течение мирной жизни и вечером расходиться спать. На этот раз наци ударили по Гыске. Информация об этом, как водится, к нам запоздала. Гыскинский отряд самообороны был разбит, и к полуночи окрыленные своим успехом группы победителей появились в Бендерах, у ГОПа. О перемирии, действовавшем между нами и ротой ОПОНа, гопникам, разумеется, было известно, и они давно обдумывали, как его сорвать. Поэтому командир ОПОНа с Кавриаго о накоплении непримиримых в ГОПе и их планах продолжить погром ничего не узнал.
После полуночи к опоновской пятиэтажке вышла обычная разведка узнать обстановку и прощупать ничейные кварталы. И это были мы. Я с Витовтом, Крава, Сырбу да Федя с Гуменюком. У дома по улице Кавриаго, 6, переговорили. Вместе с провожатыми из ОПОНа прошли обычный маршрут — параллельно улице Дзержинского. Затем повернули на зигзаг в сторону наших позиций, а провожатые пошли к себе. Через согласованный с ОПОНом перекресток мы уходим назад. Это «договоренный», самый широкий и открытый из всех находящихся на ничьей земле перекрестков. Через него регулярно ходили наши и молдавские разведгруппы. Потому что на нем всех видно. Им видно, что приднестровцы пошли домой и все спокойно. Когда их группа идет, мы тоже знаем, что они без происшествий уходят.
Переходим улицу. Головным дозором идут Гуменюк и Кацап. Выдержав интервал, Семзенис и я. И уже за нами прикрывающая пара — Кравченко с гранатометом и Ваня Сырбу. Оглядываюсь. Вот они, миновали проезжую часть и приметную воронку на ней. Останавливаюсь подождать. И тут по улице справа вылетает бэтээр и с ходу открывает огонь из башенного пулемета и бойниц. Вместо страха молниеносное какое-то горькое чувство. На открытом пространстве это — смерть. Тридцать метров до укрытий вдоль голой стены мы не добежим. И так становится за себя обидно, что невозможно это словами передать. Но там, еще ближе к этому проклятому бэтээру — Крава и Ваня. Срываю с плеча автомат. Глаза прикованы к врагу. И перед бэтээром падает на колено щуплая фигурка с «журавлем» на плече. Крава! На миг загораживает его от меня убегающий Ваня. Выстрел! Рвется граната. Попал! Молодец, солнышко, попал!!! И одновременно, посреди радостного вздоха, бьет в лицо и грудь что-то твердое и липкое. Я убит?! Нет! Падает передо мной Ваня. Его спина разорвана, в ней будто зияет кратер. Это кусками его тела ударило меня в грудь и лицо. Он убит последними выстрелами башенного пулемета. Успев сделать свое страшное дело, тот замолк, и ствол его повернулся вниз и в сторону.
Проскочивший перекресток бэтээр стал. Слева из-за моей спины в его борт упираются светящиеся трассы. Открываются задние люки, и на землю соскакивают серые сгорбившиеся фигуры, брызжущие такими же трассерами в разные стороны. У меня на лице, на губах кровь. Во рту вкус крови. Чужой крови. Глаз хватает, что рядом с воронкой неловко лежит Крава. Вспыхивает ярость.
— А-а-а! — Сжимает горло. Кажется, хотел крикнуть «В атаку!». Автомат в руках трясется дрожью выстрелов, и я бегу вперед, на мечущиеся, как большие крысы, фигуры. Из бэтээра спрыгивает еще одна. Стреляет в мою сторону, но мимо. И моя очередь упирается ей в грудь, опрокидывает вниз, на землю. Автомат осекается. Продолжаю бежать вперед, хотя там враги. Нет! Кончено уже все. Одновременно со мной набегают Семзенис, Гуменюк и Федя. Витовт придерживает меня рукой и кидает в зияющий люк гранату. Взрыв! Прислоняясь к корпусу бронетранспортера, тычу в паз автомата новый магазин.
— Федя, Гуменюк! К Ване и Краве, быстро! Витовт! Дострелить всех, забрать документы и оружие, быстро!
Семзенис жалует валяющихся националистов короткими, злыми очередями. Передернув затвор, присоединяюсь к ему. Мы стреляем в них снова и снова. Нам не верится, что они сдохли.
Сзади дергает за плечо Гуменюк.
— Командир! Ваня и Крава все… Уходить надо. Иначе не дотащим…
Он прав. Собираем оружие, подсумки. Витовт рывком срывает с шеи трупа жетон офицера и сует его мне вместе с отобранной у покойника гранатой. Уходим. Крепко выругавшись, Семзенис бросает вторую гранату в нутро бэтээра, где остались водитель и пулеметчик. На всякий случай. Рвет неожиданно гулко, как в огромной консервной банке. И взлетает пламя. Но мы уже рядом со своими погибшими друзьями.
Тяжело. Мы увешаны оружием и подсумками. И тело Вани невозможно нести. Оно разваливается на части. Нет плащ-палатки… За первыми же деревьями бросаем трофейные подсумки и автоматы. Горящий бэтээр с треском расцвел струями трассеров. На перекрестке начинают рваться мины.
— Быстро пошли! Давай, взяли!
Подхватив Ваню и Краву, идем так быстро, как можем. Еще несколько метров надо пройти… Говорить уже можно, только крича. Ночь заполнилась грохотом. Свистят рои пуль. Разрывы мин ложатся все ближе. Вот рвануло прямо там, где мы бросили барахло. Кажется, румыны, увидев костерок, послали выручку! Все перемазанные в крови, мы рычим от отчаяния и злобы.
Ду-ду-ду-ду-ду! Мимо нас бьет в сторону врагов агээс. Оглядываюсь. За горящим бэтээром короткие вспышки разрывов. И в них бегут, мечутся, падают, нелепо взмахивают руками темные фигурки. Вот вам, гады, получите! Пересекаем линию обороны. Оглушительный выстрел. Над головой летит струя пламени. Что это?! Это же Колос! Выкатил пушку на проезжую часть и бьет вдоль улицы прямой наводкой! Долетает издалека гром взрыва, и пушка тут же рявкает снова. Позади, на кишащем врагами перекрестке, вновь вспыхивает короткий, яростный в ночной темноте свет. В нем видны посеченные верхушки деревьев, и одна из них, срубленная осколками, падает вниз со скрипом, похожим на жалобный стон.